где он, столкнувшись лицом к лицу с одной из железных поэтесс, вдруг увидел на ней то, что он даже в самых жутких своих снах не ожидал увидеть. Да ладно бы только он это увидел, но к мокроте его штанов железная поэтесса обладала очень зорким зрением, от которого не укрылось то, что Жорж только что сам увидел и, судя по его глазам, даже осознал. Ну и это ещё не так страшно и если сильно поторопиться, то можно всё исправить, но, увы, истина: «Что знают двое, то знают все», и на этот раз, даже не смотря на то, что эти двое согласны не знать и всё забыть, всё равно никогда не даёт сбоев.
И не успел Жорж проглотить себя целиком, а железная поэтесса подавиться персиком при виде своей каратной серёжки на ухе Жоржа (как вы понимаете, он обнаружил свою задрипанную из рода бижутерий серёжку на её ухе), как во всё это приглядное дело вмешался друг, товарищ и компаньон Жоржа – Робертино, который, как верный товарищ, не может оставить Жоржа надолго одного. Ну и говорить нечего, что Робертино с первого взгляда сразу же заприметил, что тут что-то не так. Ну, а стоило ему бросить второй взгляд, то ему стало всё ясно, почему вчера Жорж так долго не отвечал на телефон.
– Вот значит как. Опять за старое берёшься! – Завопил Робертино, чей мир перевернулся от такого неприкрытого вероломства Жоржа. И, конечно, Робертино, имел своё право требовать ответа от Жоржа, на которого он потратил столько эсэмэсок, но к своей неосторожности, на которую он, впрочем, в таком состоянии был не готов, его словесная двусмысленность, скользящая в его словах, не прошла мимо ушей железной поэтессы, очень бережно относящейся ко всякому упоминанию её с хвостиком возраста.
«Да мне ещё и пятидесяти нет! – не слегка приврав себе, до глубины своих подтяжек на лице возмутилась железная поэтесса. – И как смеет этот прыщ называть меня старой».
– Да как ты смеешь! – Сквозь посыпавшиеся изо рта кусочки недоеденного персика, подскочив с места, заорала на Робертино железная поэтесса. Что, может быть и страшно с виду, но пока что не столь ощутимо для Робертино, принявшегося игнорировать железную поэтессу, но не игнорировать провинившегося Жоржа, замеченного в таком очень странном злодеянии.
– Я не пойму, что ты нашёл в этой лупоглазой корове? – Робертино очень аргументировано крыл Жоржа. Правда, почему-то от его слов становилось хуже поэтессе, которая начала зримо наливаться багряными красками и прыскать однозначно ядовитой слюной, раз она, попав на лысину возлежавшего в салате ещё одного продюсера, заставила его одёрнуться и пасть под стол.
– Я смотрю, ты быстро нахватался от неё маразма, раз только мычишь в ответ. – Неимоверная дерзость слов Робертино, приводит к классическому спазму в душе поэтессы, который начинает своё самовыражение через её икоту, с которой она и обрушивается на вокруг сидящих продюсеров, мало что соображающих не только от выпитого, но и от происходящего. Им всем одновременно кажется, что ад разверзся и из его глубин вырвалось ехидное подобие дьявола, которое не только безбожно и противно выглядит,
