style="font-size:15px;"> До пятнадцати лет я не знала, что я – феминистка, потому что не предполагала, что мне надо ею быть, как не была уверена и в том, позволительно ли мне будет краситься, если я ею стану. А макияж я любила. Как и братья, я ходила в школу, а мама, как и папа, работала. Феминизм был понятием, изучаемым на уроках истории, о котором не стоило больше волноваться. Подобно телеграммам, корсетам или чуме, феминизм относился к эпохе суфражисток, сжигаемых лифчиков и битв, выигранных и давно позабытых.
Я знала, что, сродни редкому виду птиц, где-то на свете существуют феминистки, но еще я знала то, что точно не хочу быть одной из них. Сначала – это была середина нулевых, мир, где существовала Бейонсе, – я никак не могла взять в толк, за что же эти самые феминистки борются. Но, что более важно, мое представление о «феминистках» противоречило всем ориентирам в моей тринадцатилетней голове. Феминистки не красятся (мое основное хобби), не бреют ноги (для меня священный ритуал), презирают мальчиков (по-моему, это лучшая часть человечества) и – самое главное! – не носят розовое (а этот цвет был моим любимым). Стать феминисткой означало, что мне придется выкинуть половину гардероба, обнажить проблемную кожу и волосатые ноги и положить конец двадцати с лишним сообщениям в MSN-мессенджере, ежедневно отправляемым мальчикам, в которых я была влюблена.
Есть такая замечательная феминистка, Одри Лорд, которая сказала: «Наши чувства – самый верный путь к познанию». Мое стремительное погружение в феминизм полностью основывалось на чувствах. На протяжении многих лет я подбирала слова, вооружаясь мыслями, книгами, цитатами и разрабатывая план действий, но в самом начале мой феминизм был лишь чувством, он зародился вне контекста и языка, но был полон эмоций.
До пятнадцати лет я не знала, что я – феминистка.
Когда мне исполнилось пятнадцать, случилось так, что меня стала третировать группа мужчин и женщин, которые относились бы ко мне иначе, будь я мужчиной. Однако я была тинейджером с синим омбре на волосах и заявлялась на консультацию к доктору в балетной пачке. Диагноз был серьезный, но я проходила с неверным заключением и неподходящим лечением гораздо дольше, чем заслуживала богатенькая девочка, с которой, может, и не помешало бы сбить спесь. Меня унижали и заставляли молчать по многим причинам, которые я начинаю понимать только сейчас, почти десятилетие спустя. Виной всему были мои юность, эмоциональная нестабильность и тот факт, что я – девочка. А еще, где бы я ни находилась: в приемной, кабинете врача или во дворе больницы, – рядом со мной были женщины и матери.
Моя история теряется на фоне других отвратительных проявлений патриархата. Тогда мне стало лучше, плюс повезло с семьей и статусом. Тем не менее эта история имела место. Именно из-за нее вспыхнула и разгорелась первая искорка.
Помимо всего прочего, моя болезнь привела к тому, что три года я провела, лежа в кровати, читая книги, статьи в «Гугл» и коротая время за вязанием зверьков. Я проглатывала произведения Вирджинии Вулф, Глории Стайнем и Кейтлин Моран, пока в какой-то
