Посидел еще минут десять, дожевал чёрствый «сэндвич» и, наконец, выбрался из гостеприимного подвала на теперь уже шумный проспект.
Кажется, вот только недавно я спустился в разливочную и был с полчаса, ну максимум час. Только город за это время изменился до неузнаваемости – толпы людей несутся в метро и из него, машины жмутся, пытаясь протиснутся через узкие перекрёстки, стоят в пробке трамваи и автобусы… Шум, гам, гул, трескотня, беготня. Выхлопные газы смешиваются с ароматами из многочисленных кафе и запахами жареных пирожков, доносящимися с лотков и ларьков. Из открывшихся парфюмерных магазинов льются благоухания, сплетаясь в невообразимый коктейль. Голова кругом от всего идёт.
И, самое удивительное, ни следа от встретившего меня утром сырого тумана и дождика. Такая вот у нас в Питере погода – непостоянная, как ветреная девушка. Ярко сияет солнце, выпаривает лужи, утюжит крыши и радует туристов, вооруженных разнокалиберными фотоаппаратами. Они готовы снимать всё подряд, крутятся на узких тротуарах и мешают потоку озабоченных своими буднями горожан. Занимательно – в родном городе ты спешишь по знакомым с детства улицам и проспектам и не замечаешь вокруг ничего особенного. Проносишься мимо памятников и дворцов, проскакиваешь фонтаны и каналы, ведомый делами и хлопотами. Но стоит только приехать в отпуск, в первый встречный городишко любой страны, и каждая башенка, красивый поворот, изящный фонарь, нелепый житель, ленивый котик – всё становится желанной фотодобычей. И копятся миллионы байт, сотни фотографий, занимают место на жестких дисках компьютеров. Хорошо, если их просмотрят хотя бы раз в пару-тройку лет. Чаще всего им грозит остаться забытыми навсегда, погребёнными под грудой новых снимков.
Ноги сами принесли меня в одно из самых моих любимых мест – в Юсуповский сад. Нашёл себе свободную скамейку в укромном уголке и немного посидел в тенёчке, разглядывая спешащих прохожих, играющих малышей и их привлекательных мам, сизых голубей и хлебный мякиш. Здорово-то как! Быстро я отвык от нормальной жизни, потерял связь с этой безмятежностью, с радостными лицами, ласковым голубым небом и тёплым солнцем. Шок и ужас постепенно стирались, из сердца исчезла засевшая в нём тупая игла. Правда, стоило мне на секунду вернуться мыслями к происшедшему той ночью, как игла вернулась и разорвала острой болью грудь. Всё, хватит рассиживаться, пора двигать дальше. Тем более, что шум в голове стал стихать, а земля перестала покачиваться под ногами. Хорошо, что идти буквально сто шагов.
Ещё не доходя металлических ворот в мастерскую, я уже услышал, как за ними надрывается русский шансон. Вообще-то мне по душе совсем другая музыка, но по восемь часов в день я вынужден был слушать это радио, так что почти весь репертуар уже наизусть выучил. Ох уж эти любители лагерной лирики… Но сейчас эта дворовая музыка из трёх аккордов, щедро сдобренная слезливыми жалобами на несправедливую
