хотел лишь приободрить и успокоить меня, но, несмотря на все его благородные намерения, я был не в том настроении, чтобы продолжать беседу. От аконитина никакого средства нет. Только покой, сила воли и, пожалуй, судьба.
– Мне надо домой – дочка будет волноваться, – сказал я.
– Приятно было познакомиться, – сказал Холмс. Как ни странно, его слова прозвучали искренне. – Отдохните, дружище, остальным займусь я.
Я раскланялся с двумя друзьями и решил пройтись пешком – от Бейкер-стрит было совсем недалеко до нашего дома в Вест-Энде. Прогуливаясь, я думал об архитекторах домов, мимо которых я проходил. Внушительные каменные фасады, аккуратная кладка, единообразие багровых кирпичей. Посещала ли тех, кто платил за возведение зданий, мысль о настоящих создателях этого величия? О людях с крепкой хваткой и мозолистыми пальцами? Видят ли капиталисты, вроде Сковила, красоту труда и мастерства, или для них все растворилось в фунтах и пенсах? Если верно последнее, как они умудряются с этим жить?
Впрочем, вряд ли я мог дать вразумительный совет насчет того, как надо жить.
Построить дом – это ремесло, думал я, неспешно ставя одну ногу точно перед другой, как на тропинке. Построить жизнь – это искусство, и я, очевидно, утратил к нему склонность. И могу ли я взяться за воспитание человеческого существа – живого, дышащего человеческого существа по имени Грейс, которая в возрасте двух лет выжила после острого приступа крупа лишь благодаря неистовому сопротивлению своей матери и безмолвной поддержке от меня, объятого ужасом, – как могу я воспитывать это человеческое существо бок о бок с той, которая, очевидно, не любила меня и, возможно, не собиралась полюбить?
Пронизывающий ветер наполнял ноздри неуловимой горечью, а редкие капли дождя хлестали по коже. Я был в отвратительном расположении духа, как я теперь понимаю, и к тому же весьма опасном.
Впервые в жизни мне хотелось причинить кому-нибудь боль.
И, как помощник библиотекаря, я принялся каталогизировать это ощущение.
Какую именно боль я намеревался причинить? Бессмысленная драка в пивной, которая скоро позабудется? Безрассудное нанесение вреда самому себе? Сладкая личная месть?
И тут меня, как пощечина, хлестнуло слово – «развод»!
Отвратительное это событие – развод, редкое и оттого еще более отвратительное. Если бы больше людей расставались друг с другом официально, возможно, было бы не так стыдно. Но в тот же миг я понял, что не смогу подвергнуть Летти подобному испытанию. Ведь я по-прежнему ее люблю. Она так хорошо понимала мои шутки, искоса глядя на меня и улыбаясь, а ее верхние ноты были слишком чисты, чтобы выбросить ее на прозаические улицы.
Нет, понял я. Это крайне одностороннее допущение. Прежде всего, я никогда не подвергну такому испытанию Грейс. Не важно, кто ее мать и где эта женщина сейчас.
Придется что-нибудь придумать.
Я только что пришел к себе, весь дом спит. По какой-то причине я развернул кусок ткани с Евангелием от царицы Савской
