мы по-прежнему со смехом вспоминали его притворный кашель.
Я прятал аспирин и таблетки от простуды за щеку, подсмотрев это в кино, выпивал воды из стакана, глотал, а когда мама отворачивалась, выплевывал таблетки в руку. Перед измерением температуры я исподтишка напивался горячего чая, и засунутый в рот градусник показывал ошеломительные результаты. В глубине души я даже пожалел о том, что не додумался до такого раньше, но тут же понял, что отец в мгновение ока распознал бы обман и наложил бы на меня епитимью, покончив со спектаклем.
Но как быть с его собственным обманом? А если не обманом, то секретом стоимостью минимум в полмиллиона, который он хранил от семьи? Я еще не оценил все книги, но итоговая сумма стала шестизначной еще до того, как я проверил четвертую часть. Например, первое англоязычное издание «Государя» Никколо Макиавелли – лучшего наглядного пособия для правителей и политиков, предпочитающих держать народ в ежовых рукавицах, – оценивалось примерно в шестьдесят тысяч долларов. Малоформатная книжица, в двенадцатую долю листа. А как насчет «Кандида» Вольтера, одного из дюжины экземпляров первого издания, напечатанного в 1759 году в Женеве? Под томиком я обнаружил целую стопку заметок, подтверждающих его подлинность. В Интернете какой-то британский книготорговец – или, вернее, букинист? – продавал такое издание за шестьдесят тысяч фунтов, что при переводе в доллары давало почти сто тысяч. Дальше – больше. По трем Библиям были разложены три маленьких томика «Франкенштейна» Мэри Шелли 1818 года издания, за которые легко можно было получить сто пятьдесят тысяч. «Франкенштейн» плохо увязывался с образом преподобного; отец даже фильм нам с Дрю не давал смотреть, опасаясь, что хрупкая детская психика будет навсегда травмирована созерцанием получеловека-получудовища, пугающего людей и убивающего маленьких девочек.
Мы все равно посмотрели оригинальный фильм Джеймса Уэйла на компьютере друга: оказалось, это вполне невинный пережиток прошлого. Но чем больше я думал о «Франкенштейне», Боэции, Макиавелли и прочих, тем тверже понимал, что мы с отцом явно не единственные, кто знал об этих жемчужинах. Более того, было бы глупо не связать его убийство с этими книгами. Передо мной стоял нелегкий выбор: рассказать обо всем детективу и, вероятно, потерять коллекцию или промолчать и оставить безнаказанным того, кто спихнул отца с лестницы.
Утром на третий день моего «выздоровления» – где пропадала Аманда Найтингейл, когда ее павший солдат так нуждался в утешении? – зазвонил телефон. Меня это удивило, ведь в прошлые два дня дома было тихо, как в склепе. Я не знал, стоит ли отвечать. Если звонит мама, она может решить, что я достаточно здоров, чтобы спускаться к телефону, а значит, и в школу могу идти. А об этом не могло быть и речи, ведь мне требовался по меньшей мере еще один день, чтобы закончить с Библиями. Но что, если звонят из полиции? Вдруг у них появились новые улики? Отвечу – плохо, не отвечу – тоже плохо. Поэтому
