обстоятельства и выпутаться из этой ситуации.
– Папа, зачем ты ушел? Что все это значит? – спросил я вслух и, стыдно признаться, заплакал.
Перенесемся назад во времени. Лето жаркое, как печка, небо цвета жестяной банки, воздух тяжелый, как математика. Мы с отцом едем в нашем семейном универсале с боками, отделанными под дерево, и настолько мягкой подвеской, что на любой кочке нас подбрасывает, как лодку на волнах. Мы возвращаемся в Первую методистскую церковь с грузом псалтырей, подаренных другой миссионерской организацией по братской традиции «давайте, и дастся вам». Щедрый жест с их стороны, учитывая, что наши небогатые прихожане были сильны верой, но не кошельком и псалтыри у нас почти закончились. Должно быть, некоторые нарочно брали их домой, чтобы распевать в ванной «Старый крест»[14] от начала и до конца.
В этот августовский день преподобный вел себя рассеянно и в целом странно. Я помог ему выгрузить коробки с псалтырями из машины и погрузить на стеллажи у церковных скамеек, после чего отец отправился в кабинет. К моему удивлению, он сунул мне два доллара, чтобы я купил в магазине лимонада, конфет или чего захочется. «Подождите-ка», – подумал я. Он всегда журил меня за лимонад и конфеты. Мне не очень-то хотелось того и другого, но я послушно удалился, недоумевая, почему отец хочет от меня избавиться. К тому же в церкви было прохладнее, чем на улице, где солнце жгло сильнее Ока Саурона.
Вернувшись, я заметил возле нашей машины два других автомобиля, куда более дорогие. Первый – черный, как сама алчность, «мерседес», а второй – белый антикварный «порше». Меня насторожило то, что они блокировали нашу колымагу спереди и сзади. На улице можно было свободно припарковаться, зачем вставать так, чтобы мы не могли выехать? У меня возникло дурное предчувствие.
В церкви было тихо, если не считать голосов, доносившихся из кабинета в подвале. Из-за легкого эха казалось, будто голоса идут из шахты. Я решил присесть с краю, на другом конце рядов скамей, и принялся жевать полурастаявшую шоколадку в ожидании неизвестно чего.
Ждать пришлось недолго. Из дверей в конце притвора, за которыми располагался спуск в подвал, появился одетый с иголочки мужчина с толстым кожаным портфелем в руке и важно проследовал к выходу. Я притаился, не издавая ни звука, и он прошел мимо, не заметив меня. На лице его было отрешенное выражение, словно он глубоко погрузился в раздумья. Когда он вышел, сумрачные внутренности церкви озарил резкий серебристый дневной свет. Наконец массивная дубовая дверь захлопнулась, и тут же из подвала появился отец с другим мужчиной, чья голова была повернута в сторону от меня, поэтому я его не рассмотрел. Они с отцом говорили о непонятных мне вещах. Помню, что мужчина произнес: «Мильтон», и я запомнил это слово лишь потому, что в школе учился хилый парнишка с таким именем. У него было неоригинальное прозвище – Милашка Мильти, из-за которого все над ним потешались. Когда отец с незнакомцем проходили мимо меня, топот шагов по каменному полу почти заглушил их голоса, но я готов поклясться: отец сказал что-то о «широких полях». Каких
