есть вызывали Ахмета. Басурманин понимал, от чего зависит его судьба. А, как тут не понять с петлёй на шее и стволом, приставленным к животу? Подошёл Али-баба с очень суровым выражением лица, от чего его глаза вообще превратились в два узких пунктира. Он что-то сказал Ахмету и тот, поёжившись, кивнул своей бритой головой. А суть диалога была, согласно переводу, примерно такой:
– Ахмет, как у вас обстановка?
– Хвала Всевышнему, у нас всё тихо, уважаемый Усман Хан.
– Позови Селима, с ним хочет поговорить брат.
– Не могу позвать. Я послал Селима вперёд, проверить верхнюю тропу, а Рашид проверяет обочину дороги. Растяжек нет. Извините командир, дольше говорить не могу, аккумулятор садится.
– Ахмет, дальше второго поворота не ходите, ждите нас. Там тихое место. Привал сделаем, плов покушаем.
– Слушаюсь, мой командир.
Пока шёл этот недолгий диалог, узел удавки то затягивался, когда все слушали перевод слов Усман Хана, то чуть ослаблялся, когда нужно было говорить Ахмету. От внутреннего напряжения пот тёк с него ручьём, капая на ствол ручного пулемёта Донца, упирающегося в волосатый живот басмача. Даже Боцман расчувствовался. Он снял с ремня свою флягу и жестами показал Ахмету, что он должен запрокинуть голову и открыть рот. Тот с благодарностью кивнул головой, запрокинул её, обозначив зубастую воронку среди кустистых зарослей бороды. Но я-то заметил, как недобро прищурились хитрющие глаза Боцмана, как зло блеснула на солнце с утра надраенная зубным порошком «Мятный» железная фикса на правом клыке старшего прапорщика. По моим подсчётам, влито было грамм пятьдесят – семьдесят, а глотков сделано два… Теперь о том, что во фляге Боцман носит чистый этиловый спирт, выменянный на сгущёнку в санчасти, знали уже и моджахеды.
А уже через пятнадцать минут старший прапорщик Советской армии Боцман и лютый враг товарища Бабрака Кармаля моджахед Ахмет сидели в обнимку. Они пили спирт, закусывая его американской тушенкой «Буффало» и пели легендарную и несокрушимую «Катюшу». Без акцента! Да шучу я, шучу!!!
– Ты, Али-баба, пойми, – наставлял Хрущёва неугомонный Боцман, – попадись ты этому Ахметке в лапы, он же тебя не пожалеет и орать: «Командир, не надо!» будет некому. Всю обойму в живот выпустит, а потом ещё и горло перережет, падла. У нас с тобой и так «гнездо» – ноги не вытянуть, а тут ещё эту сволочь где-то прятать надо.
Через десять минут, порядком окосевший душманский разведчик Ахмет уже лежал связанный на позиции, ответственного за него, прапорщика Хрущёва Али Ивановича. Раненый, пьяный и живой. Он что-то бормотал бессвязно, дрыгал связанными ногами, даже улыбнулся пару раз Али-бабе. Потом затих, обоссался и уснул. Мы с Боцманом ещё раз, на ночь глядя, быстренько обошли наши позиции по обе стороны дороги. На «быстренько» у нас ушло часа полтора. Вернувшись, Боцман укрылся плащ-палаткой и нагрел на спиртовке наш ужин. На всякий случай, флягу со спиртом я у него отобрал ещё после пьяных воплей Ахмета, пообещав вернуть на обратном
