Страница двести пятьдесят третья. История о гидре многоголовой, которая в далекие времена Петерса представляла собой немалую проблему… Я помню эту книгу. И гидру с оскаленной пастью. Серое унылое чудовище, которое вовсе не выглядело страшным. И ключ, спрятавшийся между страниц. Здесь он тоже был.
Не в сентиментальности дело, что бы ни думали другие… и если дед занимался запрещенной магией, если… Бабушка бы знала. А дед не такой дурак, чтобы хранить опасные вещи в доме. И потому, что бы ни искали после его смерти, оно находилось не здесь.
Тогда почему бабушка промолчала? Уже потом, когда стало понятно, что срок ее подходит к концу? Она ведь угасала медленно, окруженная целителями и моей неловкой заботой. Она до последнего ворчала, повторяя, что я без присмотра всенепременно пропаду и что не стоит верить тетушкам, как и дядюшкам… Она заставила поклясться, что я не выйду замуж, пока мне не исполнится двадцать три года… и да, эта клятва меня спасла в свое время, но…
Про ключ. И кабинет. И то время… ни слова, ни намека. Хотя… быть может, я как и сейчас, найду в ящике стола лишь пару лакричных карамелек, которые честно делила с дедом? А если и нет, то… стоит ли тревожить прошлое? Похороненное и забытое. Ключ лежал на ладони. А Диттер молчал. Если бы он попросил… или потребовал… именем инквизиции, верного стража интересов короны… если бы… а он стоял, скрестив руки на груди, и молчал. Я вздохнула. И вставила ключ в замок. Повернулся он с немалым трудом, все же времени прошло прилично, а даже хорошие замки нуждаются в смазке. Ящик же выдвинулся легко. Карамельки. Две.
Глава 11
И слезы подступили к горлу. Почему теперь?
– Леди не плачут прилюдно, дорогая, – голос бабушки шелестит ветром. – Даже если очень хочется… особенно, если очень хочется. Запомни, слишком много вокруг тех, кому твои слезы будут в радость.
Я дышала. Снова. И не сразу заметила слегка запылившийся конверт. Конвертов я не помню.
– Вы прочтете или мне стоит? – На сей раз выдержка подвела моего дознавателя. Правда, рук к чужому имуществу он тянуть не стал, что было весьма благоразумно с его стороны.
Стоило прикоснуться к конверту, как на его поверхности пошла мелкая рябь. Запахло полынью и базиликом… значит, проклятье, скорее всего настроенное на ауру… и отнюдь не безобидное.
Я понюхала пальцы. Еще и мертвоягодник? А остаточная аура, стремительно тающая, к слову, и вовсе указывала на то, что проклятье было смертельным. Прелесть какая…
– Сама.
Я отвернулась. И развернула лист.
Здравствуй, дорогая…
Здравствуй, бабушка…
…не скажу, что меня радует необходимость оставить тебе это послание, но иного выхода я не вижу. Ты еще слишком юна и горяча, а я не протяну и года. Мне безумно страшно оставлять тебя, и в глубине души я продолжаю надеяться, что это письмо не попадет в твои руки. Однако здравый смысл и интуиция подсказывают,
