в подземелье вокруг печного жерла и в темноте валялись оборванцы, заросшие войлоком волос, коммунисты Ивана Ожогова[85].
Коммунисты Ивана Ожогова – пуритане революции, которые в эпоху великого разочарования рыдали подле печного жерла. Они знают, что грядущий потоп – второй акт сотворения мира. «Опять приходит девятнадцатый год!» – говорит Ожогов. «Да, не дошел, – говорит большевик Садыков о смерти Моисея. – Но он же написал скрижали»[86].
Жизнь старого большевика Байкалова из «Энергии» Гладкова – пролетарская версия «студенческой» (еврейской) биографии Шора. Он тоже «светился внутренним жаром». Он тоже участвовал во взятии Даира, «когда ничего не было во тьме ночей, кроме ураганов огня, точно весь мир разрушался в грохоте, в пламени, в дыме землетрясения». Он тоже понимает, что грядущий потоп – начало вечности. «Да. Скоро его не будет, и мир для него исчезнет. Но все-таки он – бессмертен». В разговоре с таким же, как он, Моисеем, он говорит: «Смерти, в ее старом, отжившем значении, для нас не может быть»[87].
Когда потоп наконец начался, подземелье Ивана Ожогова «наполнилось зеленой прозрачностью, тугой, как болотные воды». Иван – «прекрасный человек прекрасной эпохи девятьсот семнадцатого – двадцать первого годов» – умирает рядом со своей печью. Мальчик по имени Мишка смотрит на наводнение. «Возникновенье новой реки было для Мишки естественным первозданием, как для Ожогова и Садыкова первозданьем были заводские гудки»[88].
Заселять очищенную от прошлого землю суждено сегодняшним детям: Петьке, Кольке, Мишке и двум Феням, среди прочих. Некоторые из них достигли детородного возраста (во всех строительных романах есть беременная женщина, а Валя и Володя из «Зависти» собираются жениться в день окончания строительства), но большинство – невинные представители пролетарского младенчества и чистого сиротства. Платоновские землекопы продолжают копать ради девочки по имени Настя, которая будет господствовать над их могилами и жить на успокоенной земле, набитой их костьми. Леоновский Увадьев представляет себе девочку – «где-то там, на сияющем рубеже, под радугами завоеванного будущего». «Ее звали Катей, ей было не больше десяти. Для нее и для ее счастья он шел на бой и муку, заставляя мучиться все вокруг себя. Она еще не родилась, но она не могла не прийти, потому что для нее уже положены были беспримерные в прошлом жертвы». В «Гидроцентрали» Мариэтты Шагинян художник Аршак клеймит баранов и козлов в сюртуках, когда на него снисходит вдохновение. «Оно исходило от двух глазок, двух черных и внимательнейших глазок восьмилетней девочки, золушки в доме. Положив подбородок на край стола, она откинула головку и, приоткрыв рот, слушала его со всею серьезностью таинственного детского существа своего…»[89]
Между умирающими большевиками и чистым сиротством располагаются строители Вавилонской
Пильняк,
Там же, с. 121, 158.
Гладков,
Пильняк,
Леонов,
