«врагов народа». Это были люди разных возрастов и сословий, но сейчас двадцатилетняя каторга сделала их безликими немощными существами с потухшим взглядом. Они направились к рыбацкому домику на берегу Енисея, в котором во время царской ссылки жил Иосиф Сталин. Недалеко от домика, на крутом утёсе, нависающем над Енисеем, стоял десятиметровый монолит-памятник товарищу Сталину. Трое из прибывших молча подошли к постаменту и установили взрывчатку в ногах «вождя». Остальные трое расстелили на пеньке газетку с указом об их амнистии, поставили бутылку «Московской» и разложили нехитрую снедь. Все переглянулись, священник перекрестился. Военный попросил всех укрыться и поджёг шнур. Через минуту раздался взрыв. Монолит оторвался от постамента и, сделав сальто-мортале, нырнул в Енисей. Злоумышленники без слов и не чокаясь выпили за всех невинно осуждённых и сгинувших в сталинских лагерях, прибрали за собой пенёк и ушли с места возмездия не оглядываясь. Они не могли знать, что памятник опустился на дно реки лицом вверх. С тех пор капитаны енисейских судов обходят это место стороной.
Я улучил минутку и, отведя Гурджиева в сторону, проявляя учтивость, спросил, как его дела, как он себя чувствует и тому подобное. Георгий Иванович не принял мой политес и, наклонившись, прошептал прямо в ухо: «В жизни человечества бывают периоды, когда массы народа начинают непоправимо уничтожать и разрушать всё то, что создавалось веками и тысячелетиями культуры и цивилизации. Это периоды массового сумасшествия. В этот период освобождается огромное количество знания. Необходима работа по собиранию знания, которое иначе будет утеряно». Потом посмотрел мне в глаза и, не говоря ни слова, повернулся на каблуках и пошёл в глубину комнаты, к своим спутникам.
Я оторопел от услышанного. Действительно, на дворе – ноябрь 1916 года, и мы стоим на пороге колоссальных изменений в жизни целых народов, и это потребует от нас новых, не проявленных до сих пор качеств. В эту минуту я глубоко осознал масштаб той задачи, которую два года назад поставила передо мной Азиза, и, скорее всего, не только передо мной. Я, кажется, физически почувствовал на себе груз ответственности по поиску и воспитанию людей, способных собрать, сохранить и передать потомкам весь объём мировых знаний.
Мои раздумья прервала вышедшая в зал Азиза, которая по-французски поприветствовала всех присутствующих. Затем, взглянув на Гурджиева и Шри Ауробиндо, что-то сказала им на арамейском языке, очевидно, понятном её гостям. Затем жестом пригласила их в зал. Нам стало ясно, что для остальных всё сказанное в этом зале останется тайной. Магис галантно пригласил Мирру Альфасса на чашку чая в библиотеку, а я, в свою очередь, пригласил Карла Хаусхофера и Иосифа Сталина в каминный зал.
Сейчас я впервые встречался с профессиональным революционером. Хотя имя одного из них мне было хорошо знакомо – это Александр Фёдорович Керенский. Его отец, Фёдор Михайлович, – действительный статский советник,
