в их взаимоотношениях. Все в группе, ну естественно в первую очередь сама Маша, заметили что Наталья Андреевна, больше не придирается к ней из-за любого мелочного и даже не существующего повода, больше не вызывает так часто к доске решать примеры, не цепляется к неправильно решенной задаче, как обычно раньше разыгрывала из этого целую трагедию, да вообще вместо грубого полувыкрикивания "Кукушкина" теперь называет ее просто Машей. Напряжение, что неумолимо висело несколько месяцев между ними, исчезло.
Никто из ребят ничего не понимал. Все только недоуменно переглядывались и дивились происходящему. А Маша прекрасно знала, что к чему, прекрасно все понимала. Но вместе с облегчением у нее в душе появилась некая жалость к Наталье Андреевне. И теперь Маша старалась просто вести себя как обычно ничем не выдавая, что знает больше, чем положено. Но знать правду и делать вид, что ничегошеньки не понимаешь и не знаешь как и все, да еще и смотреть на строгий, холодный взгляд, что противоречил увиденному и услышанному в библиотеке, было порою сложно.
И совсем иногда Машу посещала довольно глупая мысль, за которую она себя ругала: "Лучше бы я не находила этот дурацкий кошелек…"
После этой истории все протекало довольно спокойно и предсказуемо. Насморк, который не давал покоя целую неделю прошел. В остальном же стабильность, которая медленно и уверенно перетекало в однообразие, а это уже не особо радовало.
Единственное, что вносило некое разнообразие были поездки в гости к Гавриловым (ну и само собой разумеется домой по выходным). Да и то, тетя Галя постоянно жаловалась Маше на Генку. По ее мнению эта самая Настя, которую он привел встречать с ними новый год, стала оказывать на Генку дурное влияние. Генка стал более замкнутым в себе, и это при том, что он и так мог днями не выходить из своей комнаты, что-то делая с компьютерами и созваниваясь по скайпу с приятелями.
Ну, тогда у него была вполне себе оправдывающая его отговорка – много работы, слишком занят. А теперь? Дело, к которому Генка все время тянулся, ушло на второй или же даже на третий план. Дома он бывал все реже, а последнее время только что ночевать и приходил. С Маринкой он был холоден, на что та всерьез обижалась и постоянно жаловалась на такое ужасное поведение брата матери. И что уж совсем не вписывалось в ситуацию, так это то, что и сам Генка стал каким-то озабоченным, привычные искорки радости в его глазах увядали, выражение лица приобрело понурый неважный вид.
– Опять он со своей поругался, – вздыхала тетя Галя, – и чего только с ним делать ума не приложу.
– Теть Галь, я думаю, скоро все наладиться, – робко преподнесла Маша утешительную мысль.
– Он тебе что-то говорил? – с надеждой подняла глаза тетя Гале, до сели бесцельно рассматривающая свою кружку.
– Нет, – покачала головой Маша, – но бесконечно это продолжаться не может. В смысле, ему должно наконец-то надоесть его сегодняшнее положение.
– Ох, не знаю… Будем надеяться, Маш. Будем надеяться…
***
Череда
