рассказать отцу: и о своих догадках, и тайном приказе вице-короля убить андалузца, и о встрече с братом в доме папаши Муньоса, где он смеялся мне в лицо и говорил, что мадридский гонец – его добыча… Господи! – Луис обхватил голову руками, у него не было больше сил на ярость, казалось, весь порох его иссяк в этой схватке с превратностями Фатума.– Как?! Как разобраться в этой черной игре, освободиться от пут, которыми оказался связан? Глупый! Мне следовало самому мчаться к отцу, а не доверяться чувствам. У меня не было права поступать иначе! Но если пакет уже у отца… И он всё знает? Я верю, он что-то сумеет сделать, что-то изменить… И, быть может, найдет в себе силы души, чтобы простить меня…»
Луис вдруг ощутил себя тем самым беспомощным муравьем, что сновал по его руке. Стоит ему сейчас сжать пальцы… А ведь он так же, как и Сальварес, да, пожалуй, и как их отец, всего лишь муравей в руках герцога. Случись что… сапог Мехико раздавит Монтерей, как, впрочем, и всю Калифорнию.
От безысходности и обмана, от очевидности своей нич-тожности в этой крупной игре он едва не завыл.
«Кто я? Кем себя мнил всю жизнь?.. и кем оказался? Рождение, власть, деньги – вспомнились недавние слова погонщика – дали мне всё?.. я думал, я сам нарек себя глашатаем правды и справедливости. Я делал все, как учил нас отец. Я безумно люблю свою землю, а значит, и короля. Но чьей же правдой и честью я тогда загонял своего скакуна в погоне за андалузцем? Неужели все эти годы нам лгал доверительный взгляд Кальехи? Лгал и его язык, расточая высокие фразы о судьбе и неделимости Великой Испании? Неужели в роскошном сосуде тех мыслей и речей скрывался яд изменника, возжелавшего замахнуться на неделимость Империи?.. О Мать Мария, есть ли тогда под солнцем то, что называется истиной и не становится в конце пути эшафотом для простаков?»
Луис смахнул муравья с ладони и откинулся на спину. На душе было пусто: ни отчаянья, ни гнева, ни страха. Что эти страсти, когда вся жизнь целиком – со всеми мечтами, принципами – рухнула, как карточный домик? Всё, чем он жил, чем дышал, утратило вдруг живой смысл и свой живительный источник. Осталась лишь ясная, как сырая фреска, память.
Закрыв глаза, он силился хоть на несколько минут забыться, но сон не шел, какая-то бескровная вялость заволокла всё тело. Ему вдруг подумалось, что все его заверения, клятвы и жажда мести есть бледная тень против той ответственности за отчий кров, которая лежала на его совести. «Что моя боль, отчаянье, гнев, когда есть отец, брат, сестра, дом, который надо спасать! Я-то всё поставил на кон, движимый местью в одном желании утешить свою гордыню. Нет, честь и правда стуят самой высокой це– ны, но ты забыл это, предал ради своей пустой сути… О Небо!» – Луис, не выдержав, хватил что было сил кулаком по земле – так, что по лицу хлестнула песчаная крошка. Боль отчасти смягчила душу, на время рассеяв порыв злобы и горечи.
«К черту всю эту погоню за призраком! Домой! В Монтерей! Только бы ротмистр не подвел».
Теперь перед глазами неотвязной, слюдяной
