такой назойливый? Да вроде потом все на деревенскую простоту списали. В городе люди как-то с незнакомыми не особо общаются, а этот прям в друзья лез.
– Мы думали даже, что у него с головой не все в порядке – выискивал что-то постоянно, вынюхивал все время, странно как-то вел себя. Потом он буквально каждый день к нам ходить принялся: выдумает что-то – и как к себе домой. Лишь бы повод был. Начал заводить разговоры о том, что тут жизни нет, что нужно в город ехать, подальше, дескать, из этого гадюшника. Ну, мы его в один момент уже и выставили прочь, я, кажется, ему даже нагрубил тогда, не помню точно. Его это, конечно, не остановило – как заладит со своим городом… Один раз чуть до драки не дошло, так он и обронил, мол, если не уедете отсюда, я вас перебью всех и сына вашего первым угроблю.
– Верно, верно, – снова вставила Валентина. – Так прямо и сказал. Тут мы уже серьезно насторожились. Правда страшно стало. Тут ведь полно психов вокруг – недалеко исправительное учреждение, мало ли что ему в голову взбредет. Нож возьмет да ночью прирежет всех.
– Когда угрозы эти начали сыпаться каждый день, – продолжил Борис, – мы заявление подали в милицию, собрали вещи да и уехали в Свердловск обратно от греха подальше. Решили там пожить, пока все не уляжется, уж больно запугал нас Максим этот. А потом его посадили в тюрьму, мы прижились даже как-то в Свердловске, Максимка в школу пошел, так мы и остались там – намотались туда-сюда ездить. Больше с бумагами возни. Да и уж больно нехорошие воспоминания о деревенской жизни остались.
– Какую цель преследовал Матвей? – задал вопрос капитан. – Зачем он настаивал на вашем отъезде?
– Сами не понимаем, – развел руками Борис. – Сначала мы думали, что он просто больной. Но вроде бы по внешним признакам не скажешь – выглядел прилично, опрятно, речь была связной, взгляд чистый. Потом уже додумали до того, что он на дом наш как-то претендует, может, махинации какие-то с бумагами делал. Не знаю… Он постоянно говорил, что Максиму грозит опасность. Говорил, что если не уедем, лишимся сына. Кажется, так. Все время про Максима спрашивал, даже из тюрьмы интересовался, как там сын наш поживает. Жуть какая-то… Сидим себе, никого не трогаем, а тут письмо приходит из мест не столь отдаленных. А там он – расспрашивает, что и как… Будто мы, блин, с ним лучшими друзьями были.
– Он не говорил, каким образом вы должны лишиться своего сына?
– Нет, все время какими-то намеками, загадками говорил, как будто боялся чего лишнего сказать. Постоянно твердил, мол, берегите чадо ваше. Берегите Максимку, подумайте, что если ему недолго жить осталось. Больной, это уж точно. И постоянно какими-то витиеватыми фразами, какими-то, блин, аллегориями. Как будто мы в романе каком-то.
– Это точно, – кивнула жена.
– У вашего Максима есть клеймо на запястье? – вклинился я в допрос.
Возникла недолгая пауза, вызванная то ли внезапным моим оживлением, то ли качеством интернет-соединения.
