Курбатов включил свет. Закрытый ноутбук лежал на столе, там, где его оставил Женёк. Парень часто приходил к дяде Мише «поработать». Дома ему не давали сосредоточиться. Михаил Михайлович охотно пускал парня. Какое-то разнообразие долгими зимними вечерами в деревне.
Рядом с ноутбуком лежали две флешки: обработанные копии. Оригинал в металлическом корпусе, откуда Женёк на вокзале успел скачать информацию, отдали бандитам. Максим включил компьютер и воткнул белую флешку в разъём.
На дисплее отразилось белое поле. На нём – около десяти файлов. Максим кликнул мышью на первый. Через несколько секунд с экрана на Курбатова смотрел Павел Гомельский. Он продолжал говорить текст, начало которого, видимо, восстановить не удалось. Из него следовало, что фирма Гомельского в течение двух лет разрабатывала новый экспериментальный агрегат, способный при заданной программе производить лекарства широкого спектра действия. В случае успеха лекарство совершит революцию в медицине. Рак, болезнь Альцгеймера, диабет, грибок, псориаз и многие неизлечимые заболевания будет так же легко победить, как насморк. Себестоимость препаратов, произведённых агрегатом, сделает всю мировую фармакологию бессмысленной. На этом текст прерывался.
Речь на втором файле была обращена непосредственно к Курбатову. Она состояла из нескольких прерывающихся кусков. Если на первой записи лицо Павла излучало оптимизм и уверенность, то теперь с экрана смотрел раздражённый и озлобленный человек.
«…За год Миша не вырос ни на один сантиметр. Это странный ребёнок, если не сказать больше. Макс, я буду говорить начистоту, ты меня поймёшь, как никто другой. Посторонним слишком многое нужно объяснять, пересказывать всю жизнь. С тобой этого не нужно. Ты всегда был рядом. Мы с Викой заподозрили неладное после того, как Миша сломал палец мальчику. Во время игры в шахматы, помнишь?
Вика казалась очень расстроенной. Но дело не в сломанном пальце и жестокости Миши. Дело в другом, – Гомельский замялся, но, выдохнув, продолжил: – Вика застала их – я говорю о Екатерине Сергеевне и Мише – в ванной. Няня мыла мальчика, он стоял обнажённый, и она ласкала его. Ты понимаешь, что я имею в виду. Она делала это с ребёнком, и он, в шесть лет, понимал, для чего это. Он просунул ей руку под платье и гладил её грудь. Вика закатила скандал и потребовала, чтобы Екатерина Сергеевна покинула наш дом. Миша устроил истерику и едва не выпрыгнул из окна второго этажа. Его едва успели поймать. Бедная Вика уступила, не стала придавать дело огласке, боясь потерять Мишу, – материнская любовь ослепляет, – но взяла с няни слово, что такое больше не повторится. Теперь ты понимаешь, почему Вика так неохотно отпускала их на прогулки вдвоём. Мне она опасалась рассказывать, понимая, что я бы это так не оставил…»
Курбатов догадался, что ему не давало покоя. Отстранённый от действительности и направленный внутрь себя взгляд женщины, которая приветливо слушала его и терпела рядом из безразличия к нему, в то время как её душа пребывала в равновесии и благолепии
