настолько объемной и сильной, что пресловутая растопленность из отдаленной теоретической перспективы буквально на глазах превращалась в реальность. Это пугало.
Насколько это опасно? Есть ли риск не собраться заново? Или попасть в какую-нибудь смертельную ситуацию в этом состоянии?.. Наверное, да. Но при соблюдении минимальных мер предосторожности попробовать в любом случае стоит.
Тропинка, между тем, уже давно вела по каким-то темным зарослям. Попытавшись напрячь глаза и сфокусироваться, чтобы лучше видеть, Артур вдруг поймал неожиданный эффект: в опустившихся на джунгли сумерках мир надвинулся, дрогнул и поплыл, детали укрупнились и стали более объемными. Даже светлячки, летающие по сторонам от дорожки, казались мелкими золотистыми волосками лоснящегося подшерстка реальности. Время приостановилось, пронзительно звеня натянутыми струнами мгновений. В такой странной темпоральной оптике всё окружающее стало удивительно напоминать танцпол в свете стробоскопов: воспринимаемое подавалось сознанию большими сгустками кадров, кое-как склеенными друг с другом. Внезапно впереди из темноты вынырнул одинокий фонарь, изливавшийся на дорожку уютно-желтым светом: теплым, ламповым, мягким, навевающем мысли об абажуре и домашнем диване. Мир под фонарем до неузнаваемости преобразился, всё вокруг излучало приглушенное сияние и по неизвестной причине казалось благоухающим. Откуда-то из глубины выплыло странное впечатление изолированности этого куска реальности: стало казаться, что кроме этого освещенного пятна под фонарем, окруженного со всех сторон тьмой, в мире больше ничего не осталось.
Артур поддался этому впечатлению и стоял так долгое время, неотрывно глядя на конус света, ниспадающий с фонаря на асфальт дорожки – и сгустившийся океан темноты вокруг. Неровности и трещинки освещенной асфальтовой ойкумены поблескивали, резко диссонируя с кромешной чернотой внешнего космоса.
Как это похоже на мой жизненный мир, – подумал Артур, наблюдая за пограничным рубежьем кустов, балансирующих на границе освещенного пространства. – Или уж скорее безжизненный…
Эта безжизненность, однообразная и монотонная рамка неизменного внутреннего ландшафта, в которой, как в экране телевизора, уже воспринималось всё остальное, теперь ощущалась таким застарелым и приевшимся стеснением, что, стоило только обратить на нее внимание, вызывала отчаянное желание одним внутренним рывком расширить это тесное пространство. Зацепившись вниманием за неестественную стробоскопическую раскадровку, еще больше усиливавшую эффект телетрансляции, Артур трудноописуемым усилием сделал что-то, похожее на переключение внутреннего канала: за ушами послышалось что-то наподобие щелчка – и все звуки исчезли. Но исчезли не только звуки. Приостановились краски, запахи и чувства. Внимание, подобно шустрой белке, обрело возможность свободно перебегать по всему дереву сенсорного восприятия,
