Джон! – прошипела Нора.
– Мы не хотели пугать тебя.
Нора хохотнула коротким, лающим смехом. Приятели Джона, тоже сняв маски, косились на него. Парни свои, из долины, все трое. Не дочка. Просто озорные парни в масках.
– Ты что это, вдов теперь дразнить придумал? А, Джон? – Нора дрожала как осиновый лист.
Джон выглядел смущенным.
– Так Самайн же. Мы за пирогами для духов.
– И денежками, – пробормотал его приятель.
– Мы ж для смеха только, а так ничего!
– И вы еще смеетесь! – Нора замахнулась на парней, словно желая ударить, и те испуганно отступили в открытую дверь. – Бездельники! Среди ночи крадетесь к бабам, только-только овдовевшим! Будите добрых людей, пугаете нечестивыми вашими шутками!
– Ты мамо́[12] не скажешь? – Джон смущенно теребил в руках маску.
– Уж Пег-то об этом первая узнает! А ну прочь отсюда! – И, схватив табуретку, Нора запустила ею вслед улепетывавшим со всех ног парням. Захлопнув дверь и заперев ее для верности на задвижку, она прижалась к ней лбом. На крохотный миг она вообразила, что это Мартин с Джоанной стоят у ее двери. Как ни глупо, но ей даже виделись их лица. Появление парней с их гадкими масками испугало ее, но больнее всего было от рухнувшей надежды.
Старая пьяница льет слезы оттого, что духи не пришли, подумала Нора.
Проснулся Михял и захныкал в своей вересковой постели, тараща круглые темные глазенки. Нора, пошатываясь, добрела до него и тяжело опустилась на пол. Гладя внука по голове, она попыталась убаюкать его колыбельной, как делал Мартин, но мотив звучал так уныло, да и слова она помнила нетвердо. Вскоре она поднялась, взяла брошенную на постель куртку Мартина. Завернувшись в нее и вдыхая застарелый запах горелой мать-и-мачехи, Нора устало рухнула рядом с Михялом.
– Спаси тебя Господь и Дева Мария, Нэнс!
Подняв глаза от ножа, которым орудовала, Нэнс увидела в двери закутанную в платок фигуру.
– Старая Ханна?
– Старая, и с каждым днем все старее.
– Входи, и Бог тебе в помощь.
Нэнс помогла гостье войти и добраться до табуретки возле огня.
– Ради себя ли ко мне пожаловала?
Женщина, кряхтя и постанывая, уселась на табуретку и покачала головой:
– Нет, ради сестры. Лихорадка у ней.
Нэнс подала Ханне чашку парного молока и кивком предложила угоститься:
– Пей и рассказывай – давно ли она хворает и ест ли.
– Не ест ничего, только водичку пьет.
– От такой беды есть у меня средство.
– Вот уж спасибо!
Ханна отпила глоток и показала на нож в руке у Нэнс:
– Пришла и отрываю тебя от дела…
– Да я всего лишь чертополох рубила. Для кур. А дело мое – людей от лихорадки пользовать.
Оставив нож, Нэнс отошла в угол и достала оттуда полотняный
Мамо́ – бабушка (
