которая сегодня была предоставлена в полное его распоряжение.
Сьюзен Картер понравилось бы смотреть спектакль отсюда. Кунц улыбнулся, купаясь в водопадом льющейся на него музыке. Да, ей бы понравилось. Воздух в зрительном зале был густым от запахов всех собравшихся в нем женщин, одетых в лучшие свои платья, надушенных лучшими духами. Ни одна из этих женщин не пахла так хорошо, как Сьюзен Картер, но это не расстраивало Кунца. Моцарт подарил ему счастье и силы на ожидание. Теперь уже скоро. А потом Сьюзен Картер будет дарить ему счастье всю оставшуюся жизнь.
Это обещал ему человек, который никогда не бросал слов на ветер.
«Красота есть истина, а истина есть красота. Вот все, что знаем мы, и все, что знать должны». «Китс», – вспомнил Кунц. О Китсе он узнал от мистера Сароцини.
Он узнал от мистера Сароцини о стольких прекрасных вещах: о радости, которую дарит гениальная музыка, о наслаждении, получаемом от лицезрения прекрасных картин, об удовлетворении от вкуса изысканной еды… Благодаря ему он познал столько мудрости. Кунц вспомнил фильм, который он однажды смотрел в частном кинозале мистера Сароцини. В этом фильме актеры, Джозеф Коттон и Орсон Уэллс, оказались в одной кабинке колеса обозрения, в парке аттракционов, в Вене. На этом моменте мистер Сароцини остановил фильм, велел Кунцу слушать внимательно, затем снова запустил пленку.
Орсон Уэллс, героя которого звали Гарри Лайм, повернулся к Джозефу Коттону и сказал с плохо скрываемой досадой: «В Италии тридцать лет правления Борджиа были напоены войной, террором, убийством, кровопролитием – но они произвели на свет Микеланджело, Леонардо да Винчи, ознаменовали собой начало эпохи Возрождения. В Швейцарии в течение пятисот лет царила братская любовь, демократия и мир – и что швейцарцы смогли придумать за это время? Часы с кукушкой».
Мистер Сароцини снова остановил фильм и спросил, понял ли Кунц. Кунц, который никогда не смел лгать мистеру Сароцини, ответил, что нет, не понял. Мистер Сароцини сказал, что однажды он это поймет.
Упал занавес, и зал взорвался аплодисментами. Люди вскочили со своих мест, и Кунц встал вместе с ними, хлопал вместе с ними, кричал «бис!». Ему казалось, что он Джозеф Коттон, застрявший высоко над городом в кабинке колеса обозрения, и что Орсон Уэллс обращается к нему.
Внизу и вокруг него публика скандировала: «Еще! Еще! Еще!»
И он присоединился к их зову, и он плакал от радости. Слезы текли по его щекам. Он плакал оттого, что прикоснулся к истинной красоте. Музыка разбудила в нем лучшие человеческие чувства, которые доселе дремали. И еще он плакал от осознания того, какую великую тайну он носит в своем сердце. Он всей душой желал поделиться ею со всеми этими людьми, сметенными, как и он сам, музыкой, выбежать на сцену, жестом унять гул и выкрикнуть: «Оно грядет! Оно уже рядом!»
Но мистер Сароцини никогда бы ему этого не простил, поэтому он просто смотрел на них, впитывая восторг, излучаемый их лицами, слушал аплодисменты и гул, наслаждаясь ощущением чистого, незамутненного счастья. Мало кто обратил внимание
