императорами.
Теперь его устраняют православные императоры Грациан и Феодосий (эдикты 379–382 гг.), и замечательным фактом при этом является то, что те же христиане, которые с такой настойчивостью требовали веротерпимости, когда представляли сами гонимую секту, со страшным фанатизмом и даже изуверством теперь восстали против него. Представители церкви, теперь богатой и могущественной, привыкшей к покровительству, раздраженные вследствие постоянно повторяющихся внутренних раздоров, сделались неспособны даже понимать свободу веры, которую принесло в мир ими же самими исповедуемое учение. Как языческий бог Хронос, христианская церковь поглотила свое собственное детище.
Вступив в союз с государством, церковь, однако, всеми силами старается оградиться от него, строго отделить свою власть от власти светской. Император, бывший прежде верховным жрецом (pontifex maximus), признается теперь только главой государства, но не церкви. В жизни и сочинениях восточных Отцов церкви Афанасия Александрийского, Григория Богослова, Василия Великого, Иоанна Златоуста и западного святителя Амвросия Медиоланского можно найти много замечательных примеров самостоятельных действий и смелости речи по случаю посягательств высшей государственной власти на духовную жизнь человека и свободу ее проявления.
Когда после страшных убийств в Солуни, на которые Феодосий дал согласие,59 император явился в церковь в Милане, Амвросий не допустил его до причастия со словами: «…как подымешь ты эти руки, с которых сочится кровь невинно убитых? Как примешь ты святое тело Господа? Как поднесешь к своим устам Его бесценную кровь ты, словом ярости неправедно проливший кровь такого множества людей?»60
Свой решительный образ действий с императором Амвросий оправдывал следующими соображениями: «Не императорское дело отрицать свободу речи, и не священническое не говорить того, что думаешь. Ничто в вас, императорах, так не народно и не достолюбезно, как любовь ваша к истине, изрекаемая даже устами вам служащих. Между хорошими и дурными государями та разница, что хорошие любят свободу, а дурные – рабство. Ничто так в священнике (и вообще в христианине) не гибельно перед Богом и не постыдно перед людьми, как не выражать свободы своих мыслей».
«Говорят, – писал по другому случаю Амвросий, – что государю все дозволено, что все его. Отвечаю: не трудись, император, думать, что в делах божественных ты имеешь императорское право, но если хочешь дольше царствовать, будь покорен Богу».
Гозий Кордубский развивал перед императором формальную теорию о свободе церкви. «Я сделался исповедником, – говорил он, – когда твой дед Максимиан преследовал Церковь. Если и ты меня преследуешь, то я также и теперь готов скорее все претерпеть, чем пролить неповинную кровь или изменить истине. Я не могу похвалить тебя, когда ты пишешь и грозишь подобным образом. Перестань так писать, не будь заодно с
Арием… Перестань, прошу
