подошел к зеркалу над умывальником, потрогал себе виски и, глядя на Женьку через зеркало, спросил:
– Ты у Андреевых бываешь?
– Что мне там делать? – насторожился Женька.
– Сходи, – трогая «сосок» умывальника, приказал Сергей, – узнай, Ольга одна, нет.
– Зачем ты к ней ходишь? – резко выпалил Женька и прижался к стене.
Сергей обернулся. Испытывая, долго и молча смотрел в потемневшие Женькины глаза.
– Давай без вопросов, мальчик, – холодно ответил он, похлопал ладонью по карману, достал пачку сигарет.
– Степановна! Где ты там, Степа, – нараспевку протянула Наталья, одной рукой тарабаня в невысокую калитку, другой она придерживала тугой, уже зимний, сверток с Витенькой.
Иваниха вывалилась из двери, подслеповато щурясь от яркого дневного света, приглядываясь, подвалила к калитке.
– Здорово, подружка, – радостно приветствовала Наталья.
– Господи, батюшка, Талька! Каким ветром нанесло?
Иваниха быстро открыла калитку, приняла ребенка, пошутила:
– Да ты опять с приплодом.
– Опять, матушка. Мне этого добра видеть до самой смерти хватит.
Степановна, или Степа, как по отцу с молодости звали Иваниху, жила теперь одна, единственный сын ее летал где-то по Северу, муж после войны умер. Они были землячки, вместе росли, вместе уехали. Степановна, пока не потеряла форму, была похожа на мальчишку, бойкая, задиристая, она всегда хороводила вокруг себя молодежь. На родине она и получила за это кличку – Степа. Подруги поселились неподалеку друг от друга и замуж выходили в одно время. Только с годами виделись все реже.
– Оденься, Степа, постоим чуток.
– Ты гуляешь или дело есть?
– И гуляю, и дело.
Когда Степа, уже одетая, вышла за калитку, они присели на лавочку у ограды.
– Задохнется мальчонка-то. Укутала. Чай, не зима еще…
– Не задохнется, – думая о своем, отмахнулась Наталья. – Глянула бы ты на него. Может, испуган парень.
– А чего?
– Да не спит по ночам. То ли голодный… У Юльки молока – кот наплакал.
– Почему же так? – разглядывая розовеющего сонного Витюшку, спросила Степа. – Может, в бане ее сглазили?
– У них, Степа, сейчас один глаз. Ей вот скажи слово поперек, так позеленеет вся. На родну мать, как на вражину хорошу, глядит. Я уж молчу пока.
– Что ж, они совсем разлетелись?
– Может, и разлетелись. Она не докладывает мне. Пришла вот, разута, раздета, Витюшка на руках. Живет пока. Дальше не знаю, что будет. – Наталья вздохнула, помолчала, потом спросила: – Как поясница твоя, ноет?
– Ой, ноет, – махнула рукой Иваниха. – Иной раз, вот поверишь – нет, Таля, ровно каменка станет: ни согнуть, не разогнуть. А тяжелишша. Не приведи господь.
– Чем лечишь?
– Да грею все. Крапивой парю да кирпичом когда. А, – махнула она
