выхлебав несколько ложек этого супа.
– У Нюрки своей, поди, и помои хлебал, – не выдержала Надежда и, резко взяв чашку, вылила ее в ведро.
«Дура, – спокойно подумал Петр Матвеич. – Сравнила себя с Нюркой. Нешто она подала бы хлебова казенного?»
– Нету чая. Печка дымит, а газ у меня давно вышел…
Он глянул на печь, заметил, как она ободрана, давно не белена, вздохнул и ушел в горницу.
– Чего будем делать-то? – спросил он ее, садясь на диван.
– А чего делать? Жить будем, и все, – откликнулась она, вытирая тряпкой клеенку на столе.
«Разве это жизнь? – подумал он. – Такая жизнь хуже смерти…»
Ночью он встал, подошел к окну. Стояла теплая летняя ночь. Звенел коростель, глубоко лучились звезды. Он думал о Нюрахе. Она не выходила из всего его существа ни на минуту, только ночами нападала тоска по ней, сильная, как боль, и мучила его. Он думал, что в армии он тосковал по деревне своей и родительскому дому, о родине своей. Сейчас он на родине и тоскует только по своей бабе. Значит, дело в бабе. Все к ней и сводится. К ребру своему. Отец его, Матвей, любил повторять: от нашего ребра нам не видать добра…
– Ты чего, Петр Матвеич?! – спросила из своей боковушки Надежда.
Он подивился тому, что она не спит.
– Да так, – закашлялся он. – Курить хочу… Куды-то папиросы подевались.
– На окошке они…
Он громко зашарил по подоконнику. И тут ему пришла в голову мысль, что она опасается его приставаний и потому не спит.
– Ты спи, – сказал он ей. – И не бойся ничего. Ничего не бойся. Я старый…
– Вот уж чего я давно не боюсь, – фыркнула она из темноты. – Я, может, другого боюсь… что ты, правда, старый… Или притворяешься…
– Спи спокойно, – буркнул он, громко укладываясь на полу, – а то проспишь завтра. Кавалеры твои оголодают…
Спал он плохо и с утра на работе в гараже едва двигался.
– Ишь как меды-то соки сосут, – все вертелся подле него Витька Перевертыш. – Рвет поди жилы молодуха?!
– Ну ты, иди отсюда, сосунок, – отгонял от товарища-пересмешника Василий. – Вот женишься, тады сам поймешь, кто чего там рвет…
Василий так ничего и не спрашивал у Петра Матвеича и вообще не заговаривал с ним о новом его адресе. Перекусывали они обычно вдвоем на задворках гаража и молчали, без слов понимая друг друга.
После работы он взял ведро, пошел в свой карьер копать глину. Нашел песку и долго возился во дворе, замешивая раствор.
– Ну, грязи-то приволок! – проворчала Надежда.
Он не ответил, но глянул на нее сурово и укоризненно. Надежда поджала губы. Петр Матвеич вбил в дыры кирпича, всю печь тщательно обмазал.
– Завтра побели! – сказал ей внушительно.
На ужин она подала ему картошки в мундирах. Ели с первыми огурчиками. Он хвалил изо всех сил.
– Домашнее-то
