все, все, все, – сама напугалась она. Поправила ему подушки, подоткнула одеяло. Вынула из пакета горшочек, обернутый полотенчиком, и ложку. – Давай-ка поешь…
Он не хотел есть, но понимал, что сопротивление бесполезно. Послушно открывал рот, и то, что она кормила его с ложечки, было приятно ему, а картошка с маслом и свежепросоленными огурчиками была вкусна, и он съел, сам не ожидая того, весь горшочек.
Потом она утерла ему рот своим платком и, поглядев на него, едва сдержала слезы. Оба они так натосковались друг без друга, так настрадались на двух краях нежданной пропасти, пролегшей между ними. И эта пропасть, в которую заглянули они, и называлась «жить друг без друга», была так страшна обоим, что они старались забыть о ней и тянулись, тянулись друг к другу.
– Нюра, Нюраха!
– Ну, я, я… Чего ещо?!
– У меня с ней ничего… Ну, ты понимаешь, ну, ничего не было! Она как дочка мне…
– Сказывай… У тебя сколь таких дочерей-то было…
– Вот побожусь!
– А побожись!
Он перекрестился, счастливо глядя на нее. Она закашлялась:
– А че ж ты это выпендривался-то? Домой не шел!
– А довела ты меня, Нюраха! Крепко довела. За человека перестала считать. Только и слышал, что петух да петух… Ну, я петух, а ты, стало быть, курица. Ты видала когда, чтобы курица петуха клевала-то? Птицы – и те понимают, что мужик – он голова…
– Ну, ладно, Петька, ладно… Все, все… Успокойся… Теперь уж все…
Слезы все же лилились из ярких ее, лучистых глаз, и она, стесняясь их, отвернулась.
– Ой, че ж я? – утирая слезы, как бы спохватилась она. – Я ведь киселька наварила облепишного.
– Да будет мне!
– Ешь, кому сказала! Будешь мне ешо брыкаться.
– Ох, Нюрка, Нюрок, ты мой нырок! – счастливо воскликнул он, захлебывая киселем. – Теперь я хоть помру спокойно…
– Ага, счас, помрешь – гля-ди-ко! – со спокойной твердостью сказала она ему. – Да я тебя со дна могилы вытащу. Пока я жива, ты никогда не помрешь!..
В конце октября его привезли домой. Вывели из гаражного автобуса под руки, и он вошел в дом, потрогал рукой натопленную печь, сел в своей комнате на свою кровать, увидал багряную рябинку и всхлипнул. Он вообще стал слезлив, и Нюраха боялась сказать ему что лишнего. Ходила за ним, как за малым дитем. Он, натосковавшись по родным углам, с ранней зорьки слонялся по своему двору, все проверяя, ко всему присматриваясь, притрагиваясь и печалясь, что двор ветшает и нужны руки, а он теперь совсем не тот хозяин, что прежде.
– Были бы кости, мясо нарастет! – успокаивала его Нюраха. – Ты мне сейчас еще нужнее.
Теперь их часто навещала Клавдия, с которой Нюраха сдружилась. Пили чай с лепешками. Клавдия всегда приносила какой-нибудь ягоды в баночках. Говорила степенно, рассудительно, всегда по делу. Петр Матвеич внимательно слушал ее, согласно кивал головою и думал: «Хорошо, что я на ней не женился!» От нее Казаковы узнали, что Варвара заболела и Яшка увез ее в
