не содействовало её семейной жизни, а совсем наоборот (как следует из положения такого рода вещей) – это приводит к одиночеству.
А одиночество… На то оно и среднего рода, что не имеет полового различия, и в своем коварстве не знает себе равных. Оно погружает человека на самое дно самого себя, и он уже оттуда мало что может различить, кроме самого себя, постепенно размывая свои черты половой принадлежности и, стираясь в нечто в среднее – «оно-я». Но это уже конечный результат действия, к которому стремится одиночество. В начале же оно сладко умасливает свою жертву, расписывая все плюсы «сам-себе-хозяина» жизни: «Да посмотри ты на себя!», – призывно заявляет оно из-за «по ту сторону зеркала», – «Да все они в подметки тебе не годятся. Ты ещё сто себе таких найдешь. Надо себя ценить, а для этого не надо распыляться, на что попало. Так что будь строг (а) в своём выборе. Жизнь даётся тебе всего лишь одна!». И как завершающий штрих – стихотворная часть в виде рубаи Хайама:
Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало.
Два важных правила запомни для начала:
Уж лучше голодать, чем что попало есть;
Быть лучше одному, чем с кем попало.
И так человек, живя с подобной мудростью, всё больше привыкает к этому образу жизни и, в конце концов, уже не думает его менять, считая, что так оно и должно и быть, а другого и не надо, да и пожалуй, уже и нет сил что-либо менять в этой жизни. Привычка же, заключив вас в свои оковы, уже вряд ли куда вас отпустит от себя, оставляя вас наедине с самим с собой и, придумав для вас новое оправдание: быть одному – это ещё не значит быть одиноким. Угу. Конечно же, всё так. А как же иначе может быть для вас, легковерных. А ведь и сама мудрость проявляется через одиночество, при этом заявляя: что нет ничего хуже одиночества. Вот так они и живут, сами в себе, любя и ненавидя друг друга. Но жизнь с подобной мудростью для многих – непосильная ноша, и они всё-таки не слушают одиночество, и делают первый шаг, пытаясь вырваться из этого порочного круга, но для этого тоже нужна своего рода (другого рода!) мудрость, но это уже другая история.
Надежда же (не пытаясь склеить своё сердце) перестала стремиться к чему-либо, и результат не преминул сказаться, и на её жизни, и на её внешнем виде. Их родители уже давно оставили о себе только память, рано закончив свой земной путь, так что только одна работа осталась единственной Надиной заботой. Правда, неожиданные заезды её брата вносили некоторую оживленность в её существование, но, как правило, Лу появлялся в таком состоянии чувственности, что лучше бы он вовсе не приезжал.
Ведь Лу вспоминал о сестре только в те моменты, когда за него слово уже держала початая бутылка водки. Его обострённая душа, в такие моменты требовала от него проявлений своих родственных привязанностей,
