да не к сему месту», – шевельнул он затуманеными мозгами и в некоторой растерянности направился к своим позициям.
В блиндаже Вовчик нарочито бодро спросил. – Ну, что там у нас с боевой обстакановкой? Собравшиеся почти в полном составе офицеры не скрывая тревоги, сообщили, шум возник еще с ночи, но приученные к спокойной жизни, сообщать о нем, вдруг да недовольному начальству, не стали.
Днем на супротивных позициях все было тихо и спокойно, что еще больше усиливало тревогу. От пишпекцев ни в аул, ни на позиции аджиков никто не являлся. Посланный для связи офицер толь заблудился, толи заблудил. Короче, не возвращался. Недобрые предчувствия имелись не у одного Вовчика. Сразу после обеда командир полка – полковник Разьебаев вспомнил о каких-то срочных делах в штабе дивизии. Ставка высшего командования находилась на реально недостижимом расстоянии в двести с лишним километров раздолбанных дорог. Отправиться туда, это как для правоверного хадж в Мекку. Надо бы хоть раз в жизни побывать, но сперва полжизни готовиться надо. Но тут такой казус, можно и поутруждаться. И у высокого начальства не завсегда выходит согласно старой армейской поговорке: – два просвета, три звезды и все заботы до ….ды. Озаботишься по полной, когда уяснишь когда сматываться надо. Прихватив двух офицеров, своих дальних родственников, комполка свалил на древнем «уазике», последней ходовой технике подразделения. Был еще танк. Но поскольку двигатель его сдох от старости, считалась эта войсковая единица танковым корпусом.
Многие солдатики также как и начальник мечтали убраться подальше из блиндажей и окопов. Васькин с оставшимися командирами, так как не хватало словарного запаса, пинками загонял их обратно. Потом долгое время его будет мучить едва сомкнутся сонные веки: аджикские молоденькие парнишки, остриженные под ноль, являются полубредовым видением и вопрошают на чистом расейском языке:
–
Почему, ты, Вовчик, не отпустил нас в тот день?
Вовчик будет оправдываться, прорываясь сквозь сон, мол так было предопределено не им, а каким-то сволочным провидением. Только несуразны оправдания себя пред собой и невозможное прощение этими мальчишками тяжким гнетом давит где-то в гудине.
Ближе к вечеру, когда Васькин наконец-то добил свою обычную норму туземной алкогольной отравы и решил сам отправиться к так называемым противникам, в его блиндаж, в сопровождении ропщущей гурьбы офицеров, ввалился смазливый и зачастую не в меру разговорчивый, пишпекский штабной капитан. Фамилия его какая-то не нашенская, а вот имечко запомнилось – Рома. Впрочем это не столь важно, поскольку к нему, за шустрый нрав и смуглоликость на той и на этой стороне приклеилась прозвище «Цыган31».
–
Товарищ господин майор, разрешите доложить! Вам хоть и не тот климат, но, похоже, писец конкретный подкрался, – с порога запричитал он.
Только проглотив полный стакан мутной
Ромы – самоназвание цыган, что значит человек. А кто не ромалы, то вроде как и не люди, значит и отношение к ним соответствующее.
