рапортовал Микулин, – я заметил непритворное раскаяние Виткевича и слышал неоднократно, что одно его желание заслужить на поле чести кровию своей, безумный проступок в четырнадцатилетием возрасте сделанный»[94].
Речь шла о переводе в действующую армию, что командованием рассматривалось как поощрение. Ведь это было сопряжено с присвоением младшего офицерского чина и перспективой возвращения утраченных прав и свободы.
В октябре или ноябре 1828 года Эссен подписал соответствующее представление на «крожских братьев», но оно не было удовлетворено в отношении всех претендентов. В случае с Виткевичем помешало как раз дело о «стачке». Хотя его не поставили на одну доску с Яновским и сочли пострадавшей стороной, вся эта история бросала на него тень, что исключало перевод в действующую армию. Туда отбирали лучших из лучших.
Сухотский, которому тоже пришел отказ, как мы помним, расстроился до такой степени, что наложил на себя руки. Из рапорта Микулина: «Один из товарищей его преступления, узнав об отказе перевода в действующую армию, куда все они были представлены начальством, на сих днях застрелился»[95].
Ян не собирался следовать примеру Сухотского, хотя помимо высочайшего отказа в переводе в действующую армию, у него имелись еще и другие, не менее веские основания для нервного расстройства, чреватого суицидом. Несчастная любовь, это уже серьезное основание. В юности подобные драмы становятся поводом для сильнейших внутренних переживаний. К тому же впечатлительный и чувствительный юноша без сомнения винил себя в том, что Анна Михайловна оказалась, мягко говоря, в неприятном положении. Карьера мужа сломана, его могли отправить в отставку, а то и подвергнуть более суровому наказанию.
Да и сама история с позорным мошенничеством и ее бесславное завершение не могла пройти бесследно. Она не только настраивала на развитие у Виткевича таких черт, как нелюдимость, стремление к обособленности, но и провоцировала на то, чтобы послать все к черту и покинуть земную юдоль. Много позднее он признавался Браламбергу, что его посещали подобные мысли. «Во время нашего с ним путешествия в Персию и пребывания там, он часто бывал меланхолически настроен, говорил, что ему надоела жизнь. Указав на пистолет системы Бертран, заряжающийся с казенной части, он сказал однажды: “Avec се pistolet la, je те brulerai unjour la cervelle»[96]»[97].
Словом, поводов для того, чтобы приставить дуло пистолета к виску и нажать на курок, у Виткевича в начале 1829 года было больше, нежели десять лет спустя. Что его тогда удержало? На наш взгляд, таким фактором стала поддержка друзей, веривших в возможность переломить ситуацию, научить «держать удар», собрать силы для того, чтобы не просто выжить, а вновь встать на ноги, назло гонителям, тем, кто хотел его растоптать, унизить и уничтожить.
Конечно, друзья были разные. Был Адам Сузин, неизменно сумрачный и всем недовольный. Бух называл его мизантропом, который «ни с кем почти не знакомился»[98]. Впоследствии мизантропом
Там же, л. 2006.
Там же, л. 2006-21.
Когда-нибудь из этого пистолета я пущу себе пулю в лоб (фр.)
