жестокие мучения, как от непривычки носить и справляться с ними, так и от чрезмерной для наших слабых сил тяжести, дававшей себя чувствовать во время больших переходов по этапам». Прибыв на место, юноши быстро поняли, что тянуть солдатскую лямку им придется в очень тяжелых условиях. «К нам, по исполнении разных формальностей и по размещении в назначенные батальоны, приставлены для надзора солдаты и унтер-офицеры. В числе других карательных мер последовало запрещение всякой переписки – даже с родными, и вообще иметь с ними какое-либо сношение, а также и знакомиться с кем бы то ни было. Одним словом, можно сказать, что тогдашняя крайне строгая военная дисциплина была применена к нам в полной мере и нас держали под самым строгим надзором»[66].
Еще фрагмент из записок Песляка:
«При исполнении военных служебных обязанностей мне приходилось выстаивать в суточных караулах по з часа, нередко при морозе в тридцать градусов, попеременно с товарищами, после чего я снова посылался в ночной караул, который и выстаивал, прикрывшись одной только солдатской шинелью»[67].
Страдания усугублялись издевательствами и преследованиями обычных солдат, не ссыльных. Они называли Песляка «безмозглым полячишкой» и «безмозглым фармазоном». Бывало, когда юноша, проведя «утомительные часы караульной службы и дождавшись очередной смены, утомленный нравственно и физически», буквально падал от изнеможения и истощения и находил себе «приют под лавкою», его сон прерывался «грубым толчком ногою в бок и раздавался грубый и сердитый голос: “Убирайся безмозглый фармазон, я лягу тут!”»[68].
Аналогичные издевательства и преследования испытывали другие ссыльные.
Полфёров, хоть и напутавший немало в биографии Виткевича, мучения, выпавшие на его долю, передал весьма образно и близко к истине: «Седой поручик Сеньков, вышедший из рядовых, свирепо посматривал на своих учеников и искал нового случая “свернуть салазки”, как он выражался про свой излюбленный метод обучения солдат.
– Эй, ты, госпожа Польша, мечтаешь?.. Про родную сторонку изволили вспомнить… Слышь, какой артикул я приказал!..
Этот грубый окрик был адресован молодому солдату, очень стройному, с тонкими чертами лица, не измененными ни сильным загаром, ни толстым слоем пыли. Он машинально слушал команду, машинально проделывал все то, что делал его сосед по фронту. В серых глазах отражалось тяжкое горе, и невольно все солдаты старались выразить ему свое сочувствие, чем еще больше бередили раны товарища».
Он «в грязной солдатской рубахе, в тяжелых сапогах марширует по пыльному плацу далекой степи, выслушивая грубые окрики поручика. Хорошо еще, что в отношении его положен известный предел в оскорблении: “словесно, кроме матерных слов, можешь журить, но лица касаться не смей”, – гласил приказ коменданта крепости.
…– Эх… так бы и свернул салазки этому полячишке, – не раз злобно ворчал поручик, видя, как Виткевич
Там же.
Там же. С. 579.
Там же. С. 580.
