с натужным «ку-ку, ку-ку» только лишь для того, чтобы убедить его – всё пришло в норму, и ходики можно вешать обратно. Ничего не поделать, таковы уж правила сожительства с Попугайчиком – убеждать в нормальности заведённого им распорядка…
Растянувшиеся минут на пять размышления Попугайчика, однако, ни к чему не привели. Он решил отложить вопрос с кукушкой на потом, разобраться с проблемой в течение дня.
Тяжело вздохнув, Попугайчик внезапно с третьей волной ужаса понял, что двадцатиминутная заминка с часами лишила его на сегодня утренней зарядки. Сейчас уже поздно начинать, не спасут те пять или десять сделанных невпопад движений руками и ногами, бессмысленно даже пробовать… М-да, вот так и летит всё в тартарары, всё важное – корове под хвост.
Корова! Манька его ненаглядная, уфф, как он вовремя вспомнил. Ведь самая пора её навестить с ведёрком заготовленного накануне корма. И не просто проведать-накормить нужно, а как следует выдоить, утренний надой как раз самый важный, задающий настроение на весь день и ему, и Маньке.
Накинув серый халат, Попугайчик подхватил ведёрко и выскочил из дома. Тут уже вовсю ёжился и расправлялся ранний осенний рассвет. Солнце приятно клубилось в облаках за дальним прилеском, гомонили какие-то неспокойные птахи в желтеющей листве, и всё было в сладость.
Ворвавшись в хлев, Попугайчик с нежной умильностью повис на шее Маньки. Только она могла его сегодня утешить и хоть как-то вывести из мрачных мыслей о потерянной кукушке. И пока корова чавкала из корыта наваленными корнеплодами, он размышлял о том, какие беды ещё сегодня навалятся (а в том, что будет что-то, – сомнений не было).
Манька, кажется, чуяла его беспокойство, поглядывала искоса и всхрапывала как будто недовольно, соглашаясь в несправедливости тяжко навалившегося дня. Но вместе с тем и приободряла, показывала своим видом, что, может быть, всё ещё обойдётся. Надо просто взять себя в руки и…
Манькино понимание понравилось Попугайчику – он довольно чмокнул коровёнку в нос, подвинув ногой под неё чистое ведро. Затем, надев рукавички, подсел под грузный круп и ухватился за мягкую упругость вымени.
Священнодействие дойки Попугайчик давно уже сравнивал с чем-то поистине неземным – такое славное удовольствие он испытывал, разминая пальцами манькины сосцы. Иногда чудилось, что не молоко он из коровы выдаивает, а перебирает по струнам какого-нибудь музыкального инструмента – нежно, ласково, трепетно и с лёгкой страстью. Появлялись даже отзвуки волшебной мелодии – то ли воображаемые, то ли реально рождаемые переплетением гамм манькиного сопения-пыхтения с отзвуками лиричных соприкосновений тонких молочных струй о жесть ведёрка. Впрочем, вплеталось в мелодию и ещё нечто неуловимое, что, собственно, и превращало звуки в музыку – необъяснимое, зарождаемое в глубинах его души. Попугайчик называл это вдохновением, именно оно и восхищало, заставляя трепетать всеми внутренними фибрами. Вдохновенная дойка – прекрасно же.
Однако,
