даже не поздоровавшись, напряженно заговорил Juri. – Звонила моя сестра. У нас в доме происходят странные вещи. Маша уверяет, что кто-то приходил в дом. Она заметила, что вещи находятся не совсем на своих местах.
– У вас, что нет прислуги, которая следит за домом? А может, это сама прислуга и сдвинула мебель, или что там ещё, статуэтки. Серебро.
– Анна, прислуга не могла. Наши работники все честные люди. Главное же, они прекрасно знают, где и что лежит. Им для этого не нужно рыться в столах, в книгах и так далее. Подробности я ещё не знаю.
– Вызовите «Скотланд-Ярд», – мне очень нравилось произносить эти слова. Я не очень верила молодому человеку. Мне, казалось, что он играет в какую-то игру. Зачем-то ему нужно, чтобы я срочно прочла дневник его мамы, который он и сам, хоть и с трудом, медленно, мог прочесть. Или дать кому-нибудь в Лондоне перевести.
– Поезжайте, с Богом!
– Анна, – тревожным голосом откликнулся Juri, берегите себя. ОНИ что-то ищут. Я даже догадываюсь. Но я могу не всё знать. Маша что-то невнятное говорила о какой-то ценной картине.
– Послушайте, скорее всего, эти «ОНИ» ищут дневник вашей мамы. Не допускаете такого?
– Не знаю. Кому и зачем, кроме нас он нужен.
– Ладно, не будем гадать, но я постараюсь дневник прятать, – я тоже взбудоражилась и занервничала. – Попрощавшись с заморским другом, я нашла дневник Энни.
Энни 1975 год
Вчера ходила в одно очень милое кафе и вспомнила, как ты водил меня в начале 41-го года в гостиницу «Националь» в кафе. Я как увидела всю эту шикарность, так впала в ступор. Я упиралась, как могла. Там сидела такая роскошная публика. Какие-то известные артисты, писатели. Они были одеты так изыскано, что я в своем сером сарафанчике, выглядела нищенкой. Я помню, как вся сжалась. Мне казалось, что я была голой, а они все знали, что мне здесь не место…
Юрий 1941 год
– Ты заслужила сегодня вознаграждение за попытку нарисовать тело натурщика. Тело, правда, так себе. Немного синюшное и тощее, но ничего. Молодой человек у тебя получился несколько скрюченный, словно у него одна нога короче другой. Ты пропорций не соблюдаешь.
– Хватит меня учить. К третьему курсу я тоже научусь писать тела. А, вообще, я люблю рисовать лица. У каждого своя мимика, значит свой характер.
– Ты же рисуешь одних херувимчиков. Всё пошли. Сейчас увидишь настоящую московскую элиту.
Боже, какая ты была смешная. Тебе казалось, что все смотрят на твой небогатый наряд. Как ты обиделась, когда я «обнадежил», что на тебя никто не смотрит. Ты ещё боялась, что нам не хватит денег, чтобы в «Национале» поесть. Я же тебе не сказал, что получил первый гонорар. Отец пристроил меня в журнал, и я рисовал шаржи на всяких проходимцев – пьяниц, тунеядцев и тому подобное. Меня распирало тебе поведать об этом, но, в то же время, было очень смешно наблюдать, как ты рассматриваешь меню, как ползут твои изящные брови вверх, при чтение цен на блюда. Я прошу, прости меня, теперь. Я был молодой и очень амбициозный. Ты с трудом проглатывала маленькие кусочки десерта, словно ела денежные купюры, и они встают
