польз для России. Первая – для флота, которого ресурсы единственно в лесах тамошних. Я не говорю о том, что отягощают излишним побором и притесняют присутствием войск, но намерение их у меня конфисковать при первом случае, придравшись за что-нибудь, или разорить наголову. Сыскали теперь одного мошенника, который подал в Комиссию цивильно-войсковую, что я опустошаю леса, посылая в Адмиралтейство, и вывожу, будто, подданных в Россию. Сей донос послан в Варшаву. Мне притеснения чужестранных держав делают честь, ибо сие значит, что я верен Вам.
Здесь князь призадумался. А не попросить ли государыню купить ему хотя бы дачу рядом со столицей. Тем паче, что в скорости грядет его день рождения? Али не достоин он такового подарка?
Далее он продолжил:
Не жаль мне и имущества, когда и жизнь моя всегда Вам на жертву. Но я продал и Кричев, и Дубровну, которую купил деньгами продажею всех других деревень, а для Смилы продал и белорусские. Теперь у меня Колтуши, да в Ярославле тысяча душ и еще четыреста в Белоруссии. Довольна я имел, но нет места, где б приятно мог я голову приклонить. Прошу у тебя, матушка родная, пожалуй мне ту дачу, о которой я приложил записку к Графу Безбородке, и за большую милость сочту. Становлюсь слаб; по крайней мере, будет место, где отдохнуть. Я право заслужу Вам, будучи по смерть предан душей и телом.
Граф Платон Зубов, находясь в Коллегии иностранных дел, вяло просматривал бумаги, засим, загадочно поглядывая на Моркова, вдруг испросил:
– И что вы, друг мой, Аркадий Иванович, имея острый ум, веселый нрав, все ходите в холостяках?
– А что такое? – не сразу нашелся Морков. – Ходит же в холостяках многоуважаемый корифей нашей Коллегии, граф Безбородко, да и других немало, к примеру, Куракин… Али кто желает подшутить надо мною?
Зубов оторвавшись от бумаг, развалился на кресле. Усмехнувшись, он было открыл рот, но граф Федор Головкин, опережая Зубова, весело глядя на не растерявшегося Моркова, поведал:
– Сватает тебя, Аркадий Иванович, сама императрица!
– Да, ну!
– Ценить надобно таковое, – заметил с деланной укоризной Зубов.
– И кто же моя суженная? – неспокойно испросил «жених».
– Камер-фрейлина Ея Величества Анна Степановна Протасова, друг мой, – весело возвестил Головкин.
При оном известии, стоявший у стола Морков, плюхнулся на стул. Тараща на них глаза, он, наконец, возразил в обычном своем стиле: с усмешкой и долей сарказма:
– Друзья мои! – Она дурна, и я дурен! Что же мы с нею будем токмо безобразить род человеческий? Нет, я добровольно остаюсь холостяком. К тому же, у меня не все так худо. По крайней мере, имею дочь Варварушку. А более мне ничего и не надобно. Словом: живу ни клят, ни мят!
Оглядев всех острым взглядом, Морков паки обратился к упражнениям с бумагами.
Через
