бы лучше всего (так хорошо, что я и не смею мечтать о таком счастье)», надеть на него, как и на тех приговоренных к смерти крестьян, саван, колпак и так же столкнуть с скамейки, «чтобы я своей тяжестью затянул на своем старом горле намыленную петлю».
1 марта 188 1 года революционерами убит царь Александр Второй. Суд над убийцами, ожидание казни – одно из сильнейших впечатлений в жизни Толстого. Он не хочет верить, что преступников казнят, страдает не только за них, но и за их будущих палачей.
Во сне его мучает кошмар: ему грезится, будто он одновременно приговоренный, приведенный на эшафот, и палач, совершающий казнь. (Однажды ему снится схожий по психологической ситуации сон: он видит себя одновременно Христом и воином, который Христа казнит.)
Он убежден в необходимости – «обязан перед своей совестью» – написать царю. Он просит нового царя явить миру величайший пример исполнения учения Христа – простить убийц: «Убивая, уничтожая их, нельзя бороться с ними… Чтобы бороться с ними, надо поставить против них идеал такой, который был бы выше их идеала, включал бы в себя их идеал… Есть только один идеал, который можно противуставить им… – идеал любви, прощения и воздаяния добром за зло».
Несколько месяцев спустя (убийцы уже казнены) обер-прокурор Синода Константин Петрович Победоносцев отвечает Толстому: «…Ваша вера одна, а моя и церковная вера другая, и… наш Христос – не ваш Христос».
Вера Толстого в самом деле совершенно иная, нежели та, которая осуществляется в постоянной практике церкви. И христианство, как он его понимает, потратив годы на изучение трудов отцов церкви и религиозных писателей, сильно отличается от того, что принято именовать этим словом.
«Смущало меня больше всего то, что все зло людское – осуждение частных людей, осуждение целых народов, осуждение других вер и вытекавшие из таких осуждений: казни, войны, все это оправдывалось церковью. Учение Христа о смирении, неосуждении, прощении обид, о самоотвержении и любви на словах возвеличивалось церковью, и вместе с тем одобрялось на деле то, что было несовместимо с этим учением».
Христианство, как понимает его Толстой, это прежде всего постоянное увеличение в себе (а значит и в мире) любви к людям. «Есть и было, и всегда будет это дело, и одно дело, на которое стоит положить всю жизнь, какая есть в человеке. Дело это есть любовное общение людей с людьми и разрушение тех преград, которые воздвигли люди между собой». Надо ли удивляться, что те, кто захватил власть в мире, не могут смириться с таким, единственно верным пониманием учения, которому на словах следуют: они чутьем видят, что это – «учение, под корень и верно разрушающее все то устройство, на котором они держатся».
Конечно, люди еще долго не перестанут воевать между собой, порознь и целыми народами, конечно, необходимо охранять жизнь и труды свои, и близких, и других людей, не так-то просто пробудить в нападающем злодее добрые чувства, даже если ты сам добр, и разумен, и действуешь любовью.
