![Маска Зверя. [история чёрного серебра] - Любовь {Leo} Паршина](/cover_396419.jpg "Маска Зверя. [история чёрного серебра] - Любовь {Leo} Паршина")
и готовой вновь наполниться народом. Всюду всё было чисто и ново – подоконники и рамы выбелены, паркетный пол, покрытый свежим лаком, блестел, как озерная гладь. В кабинете биологии на втором этаже даже не успели закончить ремонт – два мужика лениво доводили до ума оставшуюся дальнюю стенку. Поэтому аквариум с перекормленными рыбами-телескопами и скелет человека были выселены в коридор. Со скелетом все проходящие мимо гимназисты здоровались за руку. В итоге, к первой большой перемене скелет остался без кисти – ее последний поздоровавшийся гимназист, на ком она и отпала, положил скелету на макушку.
Затем, правда, бедолагу подлечили – привязали кисть обратно, но уже не проволокой, а прочной, толстой белой ниткой. Гимназисты эту деталь приметили и подвязали поверх ниток скелету на запястье бантик из неизвестно где раздобытой розовой ленточки.
Первые уроки нового учебного года прошли легко, на мажорной ноте, но вскоре по всей гимназии пронесся слух о небывалом, страшном происшествии. Всех учителей срочно созвали у директора. Они там проговорили всю перемену и даже часть урока, а после разошлись по своим классам – пораженные и опечаленные.
– Скорбный час, скорбный, – удрученно встряхивал седой головой Константин Митрофанович, учитель греческого.
Впрочем, все мальчики уже и сами знали о случившемся: едва пришедшие с каникул, гимназисты были ошарашены известием о смерти своего товарища – Коли Игнатьева, ученика шестого класса. Насколько было известно, он покончил с собой, выпив синильную кислоту.
Более прочих с ним был дружен Владимир Кох, но он ничего не мог объяснить одноклассникам – то ли будучи в шоке, то ли понимая абсурдность и бессмысленность произошедшего. Игнатьеву не на что было жаловаться: жил он хорошо, с родителями ладил и даже несчастной любви, как у того же Юленьки, у него не имелось.
За этим жутким инцидентом даже позабылось летнее происшествие с Александром Кононовым.
– А знаешь что, Сашка, – заговорил Дима Гурин, когда они в какой-то момент оказались вдвоем чуть в стороне от остальной взволнованной толпы, собравшейся в рекреации, – я ведь летом, когда думал, что ты умер, стихи для тебя написал – эпитафию.
– Вот как? – чуть оживился Саша, отвлекаясь от прежнего, тягостного настроения. – Дай хоть прочесть.
Дима подумал немного.
– Не дам. К чему тебе собственная эпитафия? На старости лет пригодится.
Саша постарался незаметно, но побольнее ущипнуть товарища за бок, зная, конечно, что до старости Дима не вытерпит – сдастся намного раньше.
«И все же, как это странно, ужасно, но и ужасно глупо, – думал Саша позже про Колю. – Что за блажь? Зачем?! Просто так взять и оборвать все. Расстаться с простой, понятной, радостной жизнью обычного человека. А самый кошмар в том, что Коля младше меня… Всего на год, но все же. Я уже ползал, начинал говорить, а он только-только родился. И теперь –
