ожидания. Наша эволюция в направлении установления всё большего контроля власти над обществом зашла слишком далеко.
Все варианты относительно «мягкого» и организованного демонтажа системы, таким образом, оказываются невероятными или очень маловероятными. Но это означает лишь то, что всё равно неизбежный кризис, скорее всего, примет у нас более неожиданные, стихийные и неорганизованные формы.
В российском сознании существует порождённый нашей историей невротический страх безвластия и хаоса, побуждающий общество легко соглашаться с установлением авторитарной власти (любая власть ощущается как меньшее зло по сравнению с безвластием). Но именно внешне стабильные авторитарные системы в своей естественной эволюции ведут к тем периодам хаоса, которые мы так хотим избежать. За стабильность российского самодержавия в XIX в., так контрастирующую с бурной историей Западной Европы, расплачиваться пришлось катастрофой 1917 года. За застойную стабильность позднесоветского периода – катастрофой 1991 года. И очень вероятно, что за стабильность и управляемость путинского периода нашей истории тоже придётся расплачиваться будущим новым периодом хаоса и распада.
Конец жизненного цикла теперешней системы, как я пытался показать, является «безальтернативным» результатом её развития. Он – не вероятен, а неизбежен. И с каждым годом он – всё ближе. Но предсказать сроки и форму будущего кризиса принципиально невозможно. Такие кризисы всегда наступают неожиданно.
Неожиданно пало самодержавие, неожиданно пал СССР, неожиданно происходили цветные революции. Очень вероятным представляется и то, что будущий кризис, как это было при конце советской системы и ещё раньше – при падении царской системы, и как это происходит при всех падениях подобных систем, будет вновь сопровождаться апелляциями к демократическим принципам и явится новой попыткой установить реальную демократию. Иную идеологическую форму этого кризиса представить практически невозможно. Но, как я думаю, ясно из всего предшествующего изложения, апелляции к демократии и даже желание её установить, совершенно не достаточны для её победы. Поэтому исход будущего кризиса не предопределён, альтернативен. Логически мы можем представить себе два варианта этого исхода – переход к демократии и новый цикл, «изоморфный» предыдущим.
Первый вариант – это успешный переход к демократии сразу же после падения данной системы. Демократия провозглашалась в России в 1917 г. и в 1991 г., и оба раза попытки перейти к демократии проваливались. Но при этом «провал» 1917 г. был во много раз страшнее, чем «провал» 1991 года.
Постсоветская система значительно «мягче» советской, элементы демократии сохраняются в ней значительно дольше, и роль демократического и правового «фасада» в ней – значительно больше.
Со времени падения советской власти прошло 18 лет. 18 лет после падения
