не хочешь пойти мне навстречу? Подельников своих выдавать не собираешься? А ведь чистосердечная помощь следствию смягчает вину, как тебе хоpошо известно.
– Виноват – буду отвечать. Больше мне сказать нечего.
– Что ж, ты сам хозяин своей судьбы. Но запомни, Панфилов, я оставляю дверь открытой. Пока продолжается следствие, у тебя еще есть шанс. Потом дело будет передано в суд, где от меня уже ничего не зависит. Прокурор будет требовать наказать тебя по всей строгости советских законов. Суд обычно идет навстречу пожеланиям прокурора. И хотя у нас самый гуманный суд в мире, снисхождения тебе ждать не придется. Чему ты улыбаешься?
– Так, фильм один вспомнил. Да здравствует советский суд, самый гуманный суд в мире!
– Ничего смешного. По твоей 148-й статье за похищение автомобиля в корыстных целях получишь ты свои семь лет. А что с тобой случится за эти семь лет, никто не знает.
– Это верно, – неожиданно согласился Константин. – Только бог все знает.
– Ты что, верующий? – удивился капитан Дубяга.
– Не так чтобы очень.
– Разве тебя в школе не учили, что бога нет?
– О том, что было в школе, я уже забыл…
– Ну продолжай, продолжай, это любопытно. Каким образом наш советский человек начинает верить в бога? В потустороннюю нематериальную, так сказать, субстанцию?
– Хотите знать? – Глаза Константина тускло блеснули. – После того, как выходишь живым из мясорубки. После того, как рядом с тобой разрывается граната и накрывает десять человек, а ты остаешься жив. После того, как БТР, на котором едешь, сгорает со всем экипажем, а тебя отшвыривает в сторону взрывной волной, даже не поцарапав. После того, как пуля снайпера разносит на куски голову твоего соседа и твой хэбэ заливает кровью и мозгами. Хватит, или вам еще рассказать, как человек начинает верить в бога?
– Ты меня этим не напугаешь, – поморщившись, сказал капитан Дубяга. – Я не из слабонервных. На суде будешь рассказывать, какой ты афганский герой.
– Я никому ничего не собираюсь рассказывать, – твердо сказал Константин. – Верю я в бога или не верю, это мое личное дело. Оно не касается ни вас, ни судьи.
Дубяга встал из-за стола, подошел к двери, выглянул в коридор. Подозвав к себе конвойного, он что-то тихо сказал ему на ухо, после чего обратился к обвиняемому:
– Все, Панфилов, разговор по душам закончен. На выход.
На сей раз его повели в противоположную сторону, по другому коридору, затем по металлической лестнице наверх, на второй этаж.
Константин понял, что все это неспроста. Его переводят в другую камеру. И кем окажутся соседи – одному богу ведомо. Нет, пожалуй, еще известно капитану Дубяге.
Камера, как ни странно, оказалась пустой. Это было довольно просторное помещение с нарами для шестерых человек, краном с почерневшим умывальником в углу, у двери, и толканом под ним, вмурованным в цементный раствор растрескавшимся унитазом. На цементном полу виднелись темные засохшие
