к врачам: – Господа, мы несем потери от тифа. Вы будете нас лечить? Предложение было высказано в такой ситуации, когда всех пленных ожидал расстрел. И будто бы Булгаков ответил, что он находится в безвыходном положении, и он в первую очередь – врач, во вторую – офицер… Он остался жив, другие были расстреляны. Это воспоминание и заставило их, встретившись через несколько лет в Москве, в молчании обнять друг друга; молчание это представляется психологически достоверным8.
Этот рассказ М. О. Чудакова, по ее признанию, услышала от журналиста В. М. Захарова 25.10.87, он в свою очередь узнал об этом от Е. Ф. Никитиной в начале 1960-х годов, а Е. Ф. Никитина, бывшая очевидицей встречи, слышала комментарии Б. Е. Этингофа еще несколькими десятилетиями раньше. Тем самым достоверность и точность деталей повествования вызывает серьезные сомнения, и сама М. О. Чудакова относится к нему с осторожностью. Как отмечает исследовательница,
дать ключ к проверке данного эпизода мог бы внимательный анализ биографии Б. Е. Этингофа этих месяцев; на эту задачу мы обращаем внимание всех, кто имеет вкус к разысканиям9.
Здесь необходимы пояснения по поводу личности В. М. Захарова. Как удалось установить, это журналист из Ростова-на-Дону, т. е. земляк Е. Ф. Никитиной, который среди прочих в начале 1960-х годов многократно публиковал заметки, а также выступал по радио с информацией о ее музее и о «Никитинских субботниках». Ни в одной из этих заметок и в материалах его радиопередач информации о М. А. Булгакове обнаружить не удалось10.
Дочь Б. Е. Этингофа, театральный режиссер Н. Б. Этингоф, вспоминает:
Мне очень хотелось поставить «Дон Кихота» [в Костромском ТЮЗ-е] <…> И тут мне сказали, что вахтанговцы репетируют «Дон Кихота» в инсценировке Булгакова. О, Булгакова! – это то, что мне нужно. Но выяснилось, что текст имеется только в Вахтанговском театре <…> Б. Захава <…> встретил меня дружелюбно и дал прочесть пьесу на месте, в своем кабинете <…> Я жадно проглотила всю эту большую пьесу – это был Сервантес, не искаженный, подлинный! <…> Я попросила дать мне экземпляр, но не тут-то было! – «Вахтанговцы имеют право первой постановки!» <…> Он был неумолим. Наконец, он сказал: «Попробуйте сходить к Булгакову, попросите у него, если он согласится… только вряд ли, он болен, и к нему никого не пускают». … Захава дал мне адрес, и я ничтоже сумняшеся, в тот же час полетела в Нащокинский, в Дом писателей. Мне открыла Елена Сергеевна и сухо спросила, с чем я пожаловала. Я что-то не очень толково лепетала ей. Очевидно, я сильно волновалась, потому что она смягчилась, предложила присесть – тут же в передней за столик – и стала расспрашивать. Я сказала, почему считаю, что молодежи нужен Дон Кихот, и как меня огорчили все дурацкие переделки, и что вот сегодня я прочла, наконец, пьесу Михаила Афанасьевича, и… ну и т. д. По-видимому, Елене Сергеевне понравились мои ответы, и она спросила, как моя фамилия. Тогда вдруг открылась дверь из комнаты, и вышел худощавый человек в тужурке, наброшенной на рубашку с распахнутым воротом – это был ОН! Я узнала его по портретам. «Как вы сказали ваша фамилия?» Я повторила. «А какое вы имеете отношение к Борису Этингофу?» Я ответила, что это
Приведем основные ссылки, которые отмечены в архиве Е. Ф. Никитиной в ГЛМ:
