рубашке родился капитан, – послышалось словно из какой-то железной трубы, со звонким многократным эхом. – Гимнастерка сгорела совсем, гляди. А на нем ни пузыря, ни ссадины. Опупеть какой счастливчик.
– Пупов не хватит за всех радоваться. Тут в одной воронке трое и все живы. Этот, правда, живее других, натюрлих.
– Чтоб у тебя язык отсох.
– А чего? Я могу и как союзнички говорят. Хочешь? О’кей, ит из гуд.
– Ну и чего тут союзнического? Опять «гут» фашистский.
– Темнота! Не «гут», а «гуд». По-английски.
– Хрен редьки не слаще. Ты английский шпион, что ли? Враг народа?
– Пошел ты, май френд, в жопу! Это по-американски. Жаргон пролетариата Североамериканских Соединенных Штатов, так тебе понятно?
– Так бы сразу и сказал, а то орешь на всю деревню.
– Соображать надо!
– Надо же, какой грамотный! Чего ж ты не военврач?
– А ты чего?
– Я-то из крестьян, мне только в зоотехники, а тебе, городскому, самое то в медицину было бы. А ты фрицевскими «гут-капут-натюрлихами» башку забиваешь. Самому не противно, нет?
Филину надоело слушать никчемную перепалку санитаров… или кем там были его спасители… и он снова попытался шевельнуться, а заодно открыть глаза.
Они открылись, руки их протерли, по-детски, кулаками, но Филину показалось, что все это сделал кто-то другой. Никита вспомнил, как бабушка извлекла однажды острую щепку ему из глаза – языком, а он после этого долго еще тер глаз, хотя больше ничего не мешало и не кололо. Остановиться и опустить руки не было сил. Хотелось тереть и тереть.
– Давай, капитан, умойся.
На лицо полилась вода, и Филин только в этот момент понял, что не видел ничего, хотя глаза были открыты. Умывание не только помогло восстановить зрение, но еще и взбодрило. Почти сразу вернулись ощущения и… черт! Лучше бы они не возвращались! Тело пронзила острая боль – от пяток до макушки. Никита имел две нашивки за ранения, и ему были знакомы эти ощущения. Только теперь казалось, что прострелено или сломано все, каждая косточка!
– Кто?! – неожиданно для себя прохрипел Филин.
– Я кто? – Один из санитаров усмехнулся. – Дед Пихто. А это моя бабка с автоматом.
– Отставить… шуточки… – Язык шевелился медленно и трудно, будто бы во рту было полно просроченной вязкой сгущенки. – Кто… выжил… еще?
– Ты молчи, капитан, – посоветовал второй санитар. – Вредно говорить. Контузия у тебя.
Филин попытался сфокусировать взгляд на бойцах. Получилось так себе. Во-первых, было не фонтан с освещением. Царили сумерки, не понять только, вечерние или утренние. Во-вторых, перед глазами плавала какая-то муть. Увидел капитан лишь два человекоподобных мутных пятна зеленоватого оттенка.
– Воды…
Санитары подались вперед, затем назад, и
