на столько лет общение Лизы и Георгия, восстанавливалось, благодаря воспоминаниям юности, молодости. Это было спасением для обоих. Им не надоедало пересказывать забавные эпизоды, радоваться, когда из памяти вдруг доставались какие-то подробности, мелочи, казалось бы навсегда забытые. Это было общим, осталось общим. С удовольствием, несмотря на известные многим иммигрантам трудности, они вспоминали и первые годы зарубежья, прожитые вместе.
А то, что прошло вдали друг от друга, каждый рассказывал без особой охоты. Нет, совсем не потому, что за годы, прожитые порознь, не случилось ничего интересного и достойного. У Георгия, точно, жизнь удалась, во всяком случае, профессиональная. Он шел в одном направлении, занимался одним и тем же, и в конце концов, стал делать свое дело, по его собственному выражению, немного лучше многих. А Елизавета, не обладая особыми амбициями в смысле карьеры, тоже могла бы с удовлетворением сказать, что она всегда следовала своему принципу: заниматься только тем, что ей казалось интересным и увлекательным на данный момент и в данном месте. Менялись места, обстоятельства, менялись увлечения, занятия, работа. Менялись люди, друзья, знакомые, любовники. Охота к перемене мест была сильнее дружеских или любовных привязанностей.
Она давно не переживала, что у нее отсутствует материнский инстинкт и не появилось рефлекторного стремления обязательно выйти замуж. Ее не волновало и то, что у нее не было собственной крыши над головой, достойного счета в банке, каких ни будь акций, облигаций, удачных инвестиций. И у нее никогда не возникало раскаяния в своем не стандартном образе жизни, не было сожалений об упущенных возможностях, потерянных прибылях в буквальном и переносном смысле.
Но сейчас, находясь у постели умирающего, Лизу внезапно пронзила мысль, что она как-то нелепо прожила свою жизнь, начиная с пренебрежения к классическому постулату: посадить дерево и вырастить сына. Мысль застряла в голове, терзала ее и вызывала раздражающее беспокойство. Она пыталась стряхнуть с себя это наваждение, иронично называя такое состояние типичной русской рефлексией, «достоевщиной». Но ощущение дисгармонии, сумятицы, душевного смятения не проходило, наоборот, разрасталось все больше.
Письмо. Конец февраля, холодное море, яркое солнце, пустынный пляж. Иногда во время своих одиноких прогулок (Гошка не любит рано вставать), нахожу на песке, пока их не смыла волна, следы человека и крупные отпечатки собачьих лап. Однажды повстречались. Собака оказалась веселым лохматым бастардом, выскочившим прямо на меня из-за прибрежных камней. Чуть позже появился и хозяин, тоже лохматый, очень высокий и очень худой, явно не испанец. Поздоровались, несколько удивленно глядя друг на друга. Ни он, ни я не старались вступить в беседу. Для непринужденного разговора о том, о сем на пустынном пляже надо родиться в средиземноморье. Согласись, Племяшка, правда, звучит сказочно, как лукоморье?
Большинство домов закрыто
