Джин видела на потолке мощные балки, потемневшие от времени, со странными резными символами. Она видела слоновую кость и сверкающий лак. Низкий алтарь из зеленого гагата, странно изогнутый, на нем церемониальные предметы незнакомой формы, большой бронзовый кувшин, с крышкой в форме головы лисы…
Из тени за древним тангским сосудом показался человек. С ног до головы он одет в шелковое серебристо-голубое одеяние, на котором искусно, как паутиной, вышиты таоистские символы, а под ними, призрачно на серебряной груди, голова лисы. Человек лыс, лицо у него тяжелое, лишенное выражения, кожа гладкая и слегка желтоватая, как древний пергамент. Ему можно дать и шестьдесят лет – и триста. Но глаза его приковали к себе Джин Мередит. Большие, черные, подвижные, поразительно живые. Молодые глаза, противоречащие лишенному возраста тяжелому лицу. Лицо как будто маска, сквозь которую глядят эти глаза, сосредоточившие в себе всю жизнь. Это взгляд вливал в нее силу, спокойствие, уверенность, и все сомнения, все страхи, вся неясность исчезли из ее сознания. Впервые с момента нападения ее мозг стал ясным, хрустально чистым, мысли снова принадлежали только ей.
Она вспомнила, вспомнила все. Но все это как будто случилось с кем-то другим. Ей было жаль этого другого, но печали она не чувствовала. Она была спокойна. Черные молодые глаза вливали в нее спокойствие.
Она сказала:
– Я вас знаю. Вы Ю Чин, мудрый священник, которого любил мой муж. Это Храм Лис.
2
– Я Ю Чин, дочь моя. – Тот самый мужской голос, который она слышала из своего убежища во тьме.
Она попыталась встать, но снова опустилась на постель, побежденная слабостью.
Он сказал:
– Ночь и день, и еще ночь и часть дня ты спала, а теперь тебе нужно поесть. – По-английски он говорил медленно, будто не привык говорить на этом языке.
Он хлопнул в ладоши, и у зеленого сосуда сквозь столбы солнечного света скользнула женщина. Такая же лишенная возраста, как и он, с широким умным лицом и большими раскосыми черными глазами, добрыми, но и очень мудрыми. Халат покрывал ее от полной груди до колен, она была сильная, крепкая, смуглая, как будто вырезана из выдержанного дерева. В руках у нее поднос, на нем чашка с дымящейся похлебкой и овсяной хлеб.
Женщина села рядом с Джин Мередит, подняла ее голову, прислонила к своей полной груди и начала кормить, как ребенка. Джин увидела, что сама она обнажена, на ней только тонкая рубашка из мягкого голубого шелка, с серебристым символом лисы.
Священник кивнул, глаза его улыбались.
– Фьен-ви будет ухаживать за тобой. Скоро ты окрепнешь. Я вернусь. И мы поговорим.
Он вышел в широкие двери. Женщина до остатка скормила ей похлебку и хлеб. Потом ушла и вернулась с бронзовыми бутылками, в которых была горячая и холодная вода. Она раздела Джин, вымыла, вытерла, снова одела в свежую серебристо-голубую рубашку: одела на ноги сандалии,
