усмехнулся.
– Вам не приходилось читать «Молитву для людей среднего возраста», рекомендованную англиканской церковью?
– Нет.
– Там есть прекрасный постулат: «Сохрани мой ум свободным от излияний бесконечных подробностей».
– Приобретаю.
– Постулаты не продаются. Их пишут для того, чтоб распространять бесплатно… Пропаганда…
– Тогда давайте все, что у вас есть из этого англиканского пропагандистского арсенала…
– Могу. Мне, например, нравится такая заповедь: «Я уже не смею просить о хорошей памяти, но лишь припадаю к стопам твоим с просьбой не делать меня самоуверенным, а потому смешным при встрече моей памяти с чужой». Или, например: «Я не умею быть святым, ибо жизнь с иными из них слишком трудна для нормального человека, но желчные люди – одна из вершин творений дьявола».
Бреннер посмотрел на Мишель с тоской, покачал головой и потянулся за сигаретой.
– Слушайте, – сказал между тем Степанов, – у меня к вам вопрос…
– Пожалуйста…
– Вам имя журналистки Мари Кровс ничего не говорит?
– Это левачка, которая сидит в Шёнёф?
– Да.
– Любопытная девка.
– Может быть, выпьем кофе?
– Хорошо, в пять часов у Пьера, в Латинском квартале.
…Однако в пять часов Бреннер не пришел в кафе; к Степанову подплыл официант Жобер, из голубых, доверительно и ласково положил холеную ладонь на плечо гостя, низким басом, глухо покашливая, сказал:
– Месье Бреннер просил передать, что у него чрезвычайно важное дело, он не может приехать и, если ваш вопрос не терпит отлагательства, ждет вас к себе в редакцию что-то к девяти вечера, он полагает к этому времени высвободить тридцать минут, а кофе вам приготовит его секретарь, жирная шлюха с блудливыми, как у мартовской кошки, глазами… Я убежден, она тайно плюет в его кофе, потому что он перестал с ней спать после того, как она раздалась, словно винная бочка… Что-нибудь выпьете?
– Нет, спасибо, – ответил Степанов. – Я немного поработаю. Пожалуйста, принесите мне еще стакан воды.
Жобер томно вздохнул и отплыл к стойке – открывать «минераль».
Степанов достал из кармана маленький диктофончик, включил его и, завороженно разглядывая красную моргающую точку индикатора, начал неторопливо диктовать, ловя себя на мысли, что профессия, то есть постоянная работа со словом, выработала в нем какое-то особое, осторожное отношение к фразе произнесенной; воистину, вылетел воробей – не поймаешь, хотя он отдавал себе отчет, что пленку можно просто-напросто стереть, слово исчезнет, будто и не было его, но такова уже природа профессии, видимо, человек делается ее подданным, особенно если эта профессия стала счастьем, трагедией, судьбой.
Степанов хотел надиктовать для себя набросок плана действий на ближайшие дни, выделить те вопросы, связанные с делом Лыско и Кровс, которые показались ему наиболее интересными – кое-что он успел узнать, позвонил коллегам из Рейтер, ТАСС
