style="font-size:15px;"> – Но вы же молодой! Вы же тянете на сорок пять лет!
– Тяну? Может быть, может быть… В школе мне объяснили закон сохранения энергии. И я всю жизнь старался эту энергию экономно расходовать…
«Не из соображений ли экономии ты уклонился от борьбы?» – подумал Федор Иванович.
– А как же ваши кроссы? – спросил он.
– Экономия – это уход от ненужных, бессмысленных драк, – сказал академик, как бы прочитав мысль гостя. – А кроссы – это борьба с энтропией. Лень, сон, покой – все это способствует энтропии, распаду, нашему переходу в пыль. Чтобы противостоять, приходится расходовать энергию! Так оно и получается – между двумя огнями. С одной стороны, экономия, с другой – расход. Ты давай, обязательно вместе с куском захватывай побольше желе. Вот этот кусочек возьми – прекрасная вещь! – вдруг сказал он и горящими глазами проследил, чтобы был взят этот кусочек и чтобы на него был положен дрожащий ломтик желе. – Ну, как?
– М-м-м! – благодарно промычал Федор Иванович с набитым ртом.
– А мне уже нельзя… Бери еще кусок. Бери, бери, – сказал академик, кладя себе творог. – Да ты, видимо, прав, – он прямо и с вопросом взглянул в глаза. – Доброго человека не заставишь быть плохим.
– Страх наказания и нравственное чувство – разные вещи, – сказал Федор Иванович, разрезая телятину и совсем не замечая, с каким особенным вниманием вдруг стал его слушать академик. – Страх – это область физиологии. А трусость – область нравственности…
На это академик вопросительно промычал сквозь творог. И еще выразительнее посмотрел.
– Трусость – это не просто страх. Это страх, удерживающий от благородного, доброго поступка. Трусость отличается от страха. Мотоциклист не боится разбиться насмерть. Носится как угорелый. А на собрании проголосовать, как требует совесть, – рука не подымается. Труслив. Хороший человек преодолевает в себе чувство страха, физиологию. Но если угроза очень страшная, такое может быть… Хороший человек, и тот может дрогнуть. Это уже будет не трусость, а катастрофа. Но это не изменит его нравственное лицо. Человек останется тем, кем он был до своей погибели. И будет искать искупления… Я, конечно, имею в виду сверхугрозу, превосходящую наши силы.
– Я не согласна с вами, – сказала вдруг блондинка. – Все равно это будет трусость. И никакого оправдания…
– Не согласны? – спокойно сказал Федор Иванович, задумчиво взглянув на нее. – А если у вас кто-нибудь отберет вашего ребенка…
– Верно, верно, Федя! Молодец! – с необъяснимой энергией одобрил его академик, которого эти вещи сильно занимали. Он не почувствовал, что свою адвокатскую тираду Федор Иванович произнес специально для него и для его жены. Сам же «адвокат» смотрел на дело иначе. Он не простил бы себе такой катастрофы.
– Серьезные вещи говоришь, Федя, – сказал Светозар Алексеевич. – Я думаю так: у человека, задумавшего кончить жизнь самоубийством, должен исчезнуть физиологический, как ты говоришь,
