ни зла, только непрестанная бдительность и всегда готовый вспыхнуть охотничий азарт.
«Какими могут стать эти глаза, если этот огонь ярко разгорится?» – вдруг подумал Эпперли.
– Наверное, вам все же стоит поразмыслить. На все есть своя цена, – сказал Одиночка Джек.
– На все?
– Ну конечно! Вы же деловой человек!
– Ну, положим… Сколько, вы считаете, стоит выудить человека из реки?
– Иногда очень много, – все так же мрачно ответил юноша. – Правительство назначило за меня одиннадцать тысяч долларов награды – не важно, за мертвого или живого.
– Мертвого или живого?! – пробормотал хозяин.
– Да.
– Любой человек, который попробует справиться с вами, и ему это удастся, получит такие деньги?
– Да.
– И любой трус, который подползет к вам в темноте и пустит пулю в лоб, получит столько же?
– Да.
– Это жестоко, – сказал Эпперли. – Жестокий порядок!
Собеседник тряхнул головой.
– Я и не просил ничего иного, – сказал он. – Я же не спрашиваю их мнения, когда взламываю сейфы. Много хороших людей разорились, потому что время от времени я добирался до их тайников и уводил ценные бумаги. Так почему бы правительству не назначить цену за мою голову?
Не столько логика этого человека, сколько спокойная убежденность, с которой это говорилось, изумили Эпперли.
– Ну что ж, – согласился он, – если таковы издержки производства…
– По крайней мере, мы с ними играем по-крупному, – сказал Одиночка Джек. – И обе стороны подтасовывают карты.
– Подтасовывают карты?
– Да. Но есть ли что-нибудь, чего бы они не пытались использовать, чтобы поймать меня? Даже подкуп людей, которые, возможно, могли оказаться моими друзьями. Даже яд…
– Не может быть!
– Пусть кто-нибудь назначит одиннадцать тысяч за вашу голову, Эпперли, и увидите, долго ли за вами будут охотиться честно и порядочно! Однако я не возражаю. Я и сам со своей стороны путаю карты. Я сплошь и рядом подкупаю кассиров. Я тасую карты, когда могу. Так что в порядочности мы не уступаем друг другу. От меня они получают то же самое, что я получаю от них. Веревка, чтобы повесить меня, всегда наготове. Но я не питаю недобрых чувств ни к ним, ни к кому-то другому. Не питаю я и добрых чувств ни к кому, кроме…
Он остановился, и опасный блеск, что вспыхнул на дне его зрачков, угас и сменился тенью растерянности.
– Кроме вас, Эпперли! – сказал он. – Вы могли получить эти одиннадцать тысяч долларов, если б захотели, назвав лишь мое имя, – но вы этого не сделали. Почему?
Неописуемое удивление отразилось на лице хозяина ранчо.
– Но, парень, ведь ты был на моей яхте, ты был моим гостем, разве не так?
– Гость, который стоит одиннадцать тысяч долларов? – насмешливо улыбнулся
