за свой страх – просто скажи себе: „Я устал“, – и уйди, дай дорогу следующим, ибо вечность, заключенная в тесном узилище плоти, какой бы соблазнительной она ни казалась, – это ловушка для разума.
Приходи. Пространство Логриса примет тебя, и сотни новых реальностей откроются перед тобой, ты продолжишь начатый путь, но уже в иной ипостаси, в такой, которая в силу своей мудрости, усталости и порожденного опытом цинизма не сможет нарушить реального, не погубит тысячи, миллиарды существ собственной амбицией.
Приходи на носители Логриса, который переживет коллапс всего мироздания, и, быть может, мы снова захотим жить в реальном мире, родившись младенцами в новых горячих Галактиках после следующего Большого Взрыва.
Но не дай загнать себя в ловушку Вечности, оставаясь в тесной связи с миром физическим, – там, где царит окончательность, ты погибнешь, твоя душа измельчает, изотрется и умрет. Ты принесешь горе, и горек будешь сам…»
Эту запись, попавшую в руки Горкалова еще при жизни, накануне вторжения харамминов, он запомнил навсегда.
Она объясняла саму суть, истинное предназначение сверхмашины логриан, о существовании которой сохранились только легенды да разрозненные свидетельства поисковых кораблей, встречавших в Рукаве Пустоты скопления непонятных кристаллов.
Илья Матвеевич все острее ощущал, как чувство тревоги буквально гложет его рассудок. В конечном итоге он нес ответственность за возрождение Логриса. Шейла не зря упомянула о том, что реанимация древней машины стала возможна лишь как продолжение его замыслов.
Шейла…
Мысли о ней причиняли невыносимую боль.
Она, по мнению Горкалова, относилась к тем людям, которые не терпят предательства и фальши.
Но это утверждение противоречило факту ее появления тут.
Кто же из нас на поверку окажется предателем?
Илья спустился по ступенькам террасы и, не оглядываясь, пошел к далекому горизонту.
Он остановился на берегу разноцветной реки, там, где брала начало проложенная Шейлой дорога.
Горкалов был сосредоточен и хмур.
Говорят, что глаза – это зеркало души человека. В таком случае, логр справедливо назвать объемной проекцией сущности, единения души и разума.
Пространство, где долгие годы существовал рассудок Ильи, не являлось исключением из правила. Пески пустыни олицетворяли моральный барьер, культивированное еще при жизни одиночество, за которым, доступный лишь немногим, внезапным миражом открывался оазис его души.
Воспоминания о древней записи, попавшей в его руки и расшифрованной много лет назад, заставили Илью Матвеевича действовать решительно.
Нет времени на медленные танцы.
Однажды он сказал эту фразу Шейле. Теперь повторял самому себе, чтобы заглушить растущее изнутри чувство обиды, несправедливости
