кивнула всем сразу — и решительно направилась к двери с табличкой «Генеральный директор». Лена вошла без стука и обнаружила Виталия Федоровича, нервно расхаживающего по кабинету. Увидев ее, он молча кивнул, молча закрыл дверь и показал на кресло у стола. Он казался чрезвычайно подавленным. Лена не стала первой нарушать молчание, ожидая продолжения разговора, начатого по телефону.
— Лена, — заговорил Проскурец, прокашлявшись. — Понимаешь… Ну, в общем… Папы больше нет.
По ее спине пробежал холод.
— Когда? — Единственное, что она могла спросить. Все, что называется «убийственной истерикой», происходило сейчас у нее глубоко внутри, и Лена не позволяла ей выплеснуться наружу.
— Сегодня утром, в восемь часов. Его машина взорвалась у подъезда дома.
— Нашего дома?
— Да, вашего дома. Прямо у подъезда. Это ужасно, ужасно…
— Это несчастный случай? Да?
— Нет, Лена, это убийство.
— Боже мой!
— И еще, Лена, ты должна это знать. Это очень важно. Я — один из основных подозреваемых.
— Подозреваемых? В чем подозреваемых?
— В убийстве. Точнее, в организации убийства, если пользоваться их терминологией.
— Вы? А при чем здесь вы?
— Лучшего претендента на эту роль им просто не найти.
— Почему?
— Все очень просто. Они идут по пути наименьшего сопротивления. Так гораздо проще. Тут и дураку ясно, что смерть Волкова мне выгоднее, чем кому бы то ни было.
— Боже мой, что вы такое говорите? Как это — выгодна?
И тут Лена не выдержала и разрыдалась. Ее лицо исказила гримаса отчаяния, из глаз брызнули слезы. Она закрыла лицо руками, слово боялась открыто демонстрировать свою слабость.
— Бизнес — это война, — тихо, но твердо проговорил Проскурец. — Здесь нет и не может быть друзей. Каждый сам за себя и против всех. Но в моих правилах бизнес — это прежде всего война умов, стычка интеллектов, в которой нет и не может быть места физическому устранению конкурента.
Проскурец подошел к окну и в очередной раз снял очки:
— Да, мы с твоим отцом в последнее время были не в ладах. Можно сказать — воевали.
Лена вздохнула:
— Вы всю жизнь воюете. Сколько я себя помню, все мужчины воюют друг с другом.
— Да, ты права. Поддавки — это не для нас.
Лена не очень понимала, что имел в виду Проскурец под выражением «были не в ладах», но догадывалась, что речь шла о какой-то идее отца, которую тот мог отстаивать со свойственными ему прямотой и настойчивостью. И эту же самую идею мог с той же настойчивостью отвергать Проскурец. Совершенно обычное для них дело, можно сказать, бытовая привычка. Без этого они просто не жили. Они просто выругивали каждый свое. Но все самые продолжительные интеллектуальные баталии рано или поздно приводили
