— Не знаю, — бормочет тот. — Не помню.
— Как это?
— Да так. Освободили село, в дом зашли, заснули. Проснулся уже в яме.
— Че, серьезно? — Эдик захихикал. — Ну ты даешь. Надо ж так лохануться.
Он все еще не может смириться с тем, что он здесь. Он все еще прокручивает события, поворачивая их так и эдак, стараясь то ли лазейку найти, то ли убедить себя, что все от него зависящее он сделал. Как будто теперь есть разница. Как будто он теперь чем-то будет отличаться от Женьки.
Опять гремит замок, и теперь все бросаются по углам. И никого не задело кинжалом солнца. Но они все равно вваливаются, с гоготом, к криками хватают новенького за ноги и волокут во двор.
— Козлы! Падлы! Пустите! — орет он, хватаясь за мои ноги, за косяк двери, за жухлую траву. Его лупят ногами по животу, по голове. Но он еще сильный. Он еще не смирился. Он еще продолжает орать.
— Пустите! Лучше сразу застрелите, а то я вас всех!..
Он еще долго ругается. Потом просто орет. Потом просто плачет, пока они ломают его волю. Они обязательно должны сломать волю. Так всем легче. И им, и нам. Когда нет воли, больше не хочется убежать, больше не думаешь о том, что нужно что-то делать. Не нужно ничего делать. Просто ждать. Ждать, когда вернется Бог. Или заберет к себе.
— Выходить! — кричит один из них, громыхая замком.
И тут уж мы бросаемся к двери. Чем быстрее ты выскочишь, тем меньшее количество раз тебя ударят.
На улице очень ярко. Дует ветер и ярко. И еще чувствуешь себя голым.
— Садись! — меня толкают на какой-то стул у стены.
Я сажусь. Я уже знаю, что будет дальше.
— Читай вслух! — мне суют листок бумаги.
Я даже не смотрю на этот листок. Я уже все знаю наизусть.
— Дорогая мама, забери меня отсюда, мне здесь очень плохо. Сделай все, как они скажут, и тогда меня отпустят. Они сказали, что, если ты не заплатишь им, сколько просят, они меня убьют. Мама, мне тут очень плохо, нас все время бьют и не кормят, если нет денег, продай дом, только собери. Я тут долго не выдержу…
Потом меня бьют, чтобы было еще страшнее. Но меня уже долго бить не надо. После двух ударов я уже почти ничего не чувствую.
Потом очередь Женьки. Пока он читает, пока его бьют, я тихонько сижу у стены и незаметно. Тут не любят, когда оглядываешься. Тут за это могут выколоть глаза. Я видел одного такого. Ему выкололи глаза за то, что он смотрел, как отрезают голову его земляку. Потом его даже не охраняли. Он бродил по двору и собирал упавшие яблоки. Его подвели к краю обрыва и для смеха отпустили. И потом долго смеялись, когда он радостно шагнул в никуда. Тогда мне было жаль его. Теперь, иногда, я ему даже завидую.
Женька уже сидит рядом. Ему разбили нос, но кровь почти не идет.
А вот Эдик читать не хочет. Орет что-то, на него набрасываются и начинают бить.
— Не хочешь?! Жить хочешь, а читать не хочешь?!
Он катается по земле, а его
