Гарик себя ощутил человеком с отшибленной памятью.
– Да хрен с ней, с памятью. Ненадёжна. И непредсказуемо избирательна. – Руки Абадонина разлетелись для дружеского объятия. – Давай лучше тяпнем за нашу встречу.
– Ну и встреча! – воскликнул Гарик. И отдался в объятия Абадонина. Фальшивил, конечно, но что оставалось после трёх школьных эпизодов, которые он тоже не забыл.
Тяпнули по стопке, побеседовали, припомнили каких-то одноклассников, но, покидая стол Абадонина, Гарик был всё в том же недоумении. Да, наша память, в самом деле, непредсказуемо избирательна.
Попрощавшись со школьным другом и направляясь в свой кабинет, Гарик, как любой хозяин бизнеса, придирчиво оглядывал помещение, подмечая мусоринки на полу, сбившуюся скатерть, отсутствие бокала, опухшее лицо официанта, – с тем, чтобы тут же позвать менеджера и указать на недостатки. И тут его взгляд узрел на стене картину, которой он раньше не видел.
На этой картине, совсем маленькой, размером с лист писчей бумаги, художник выписал двух мужчин, в полный рост, в элегантных костюмах и даже с бабочками под шеями, и похожих, как близнецы. Придвинувшись ближе, Гарик заметил малую разницу между мужчинами: выражение лиц было несколько разным, – у одного как бы лукавое, у другого слегка нахмуренное. Да, и бабочки были разные, одна была чёрной, другая белой. “Какой идиот, – взбеленился Гарик, – приволок эту мазню; она ни размером, ни содержанием совершенно не вяжется с рестораном”. Он тут же велел пригнать к нему менеджера. Менеджер тоже обалдел, увидев незнакомую картину, и тут же послал официанта содрать её со стены. Эта простая операция у официанта не получилась, он даже сбегал за инструментами, начал стучать и скрежетать, и даже сумел повредить стену. Уже посаженные клиенты нервно оборачивались на шум, а новые, входящие в ресторан, невольно притормаживали с мыслью: что, так и будет продолжаться? не могли, что ли, раньше ремонт закончить?
Гарик, наблюдавший со стороны, взбеленился ещё больше, когда бестолковый официант, не способный справиться с мелким делом, вдруг грохнул по стенке молотком, оставив в ней хорошую дыру, и отшвырнул молоток на стол, отчего там разбились пара бокалов. После того он осел на пол, и, обхватив лицо руками, стал громко рыдать, хохотать и икать.
Лицо Гарика побагровело. С улыбкой, предназначенной для посетителей, но с такой искусственной и искажённой, что лучше бы он не улыбался, он подошёл к картине вплотную, подёргал за тонкую оправу, – картина даже не шелохнулась. В момент, когда Гарик тронул оправу, ему показалось, что от картины повеяло трудно объяснимым, чем-то таким, от чего хотелось плакать и смеяться одновременно…
– Ладно, ты, – пробурчал Гарик, наклонившись к уху официанта. – Мотай отсюда. Потом снимем.
Менеджер увёл официанта, подталкивая в спину, как арестанта. А Гарик, удаляясь в кабинет, не раз оглянулся на картину, чтобы представить, как она смотрелась на разном расстоянии. И понял, что нечего волноваться: картина почти не замечалась среди других крупных полотен, а если б её случайно заметил какой-то скучающий посетитель,
