в воду и ждать, пока какая-нибудь рыба попробует его съесть. И при этом очень важно все время повторять «ловись рыбка – не бобер, ловись рыбка – не бобер». Если это не повторять, то можно поймать бобра, а за это мужики с бобровой фермы с тебя шкуру спустят. Так папа говорит… Пойдешь завтра со мной на рыбалку?» – последнее предложение вылетело изо рта Халфмуна неожиданно для него самого. До того всеми делами он занимался либо в одиночестве, либо вместе с отцом.
«С удовольствием!» – ответила Уния. – «Только… можно я не буду ковырять червяков и насаживать их на крючок? Я их боюсь и мне их жалко».
«Сразу видно – девчонка», – рассмеялся Халфмун. – «Конечно, можно».
Утром, как договорились, Халфмун и Уния отправились рыбачить. Они не поймали ни рыбы, ни бобров, но ничуть из-за этого не расстроились. Как говорили в семье Полулунков, улова нет – и хлопот на кухне нет. Весь день дети весело болтали, рассказывая друг другу все, что только приходило им на ум. Они повторяли шутки взрослых и смеялись, даже не понимая их смысла. На ходу придумывали свои собственные остроты и смеялись, даже если те получались совсем глупыми и несмешными. Халфмуну так понравилось проводить время вместе с Унией, что он предложил ей пойти с ним на рыбалку и следующим утром, а та с радостью приняла это предложение.
Вскоре дети стали проводить вместе все свободное время. Даже в те дни, когда Халфмун помогал Джебедае на бобровой ферме, он старался выкроить хотя бы час, чтобы встретиться с Унией. А Уния, сбегая от Иеремии или получив от него затрещину, мчалась теперь не к Марьяне, а к Халфмуну. Скрыть свою дружбу от родителей дети не пытались, да и едва ли это было возможно.
Прознав о том, что Уния водится с перевертышем Полулунком, Иеремия Вертопрах, считавший бескорыстную честную дружбу глупой выдумкой, возликовал. Он решил, что коварный план начал работать, созданный им монстр уже заманил жертву в ловушку и теперь выжидает время для нанесения наиболее болезненного и, в конечно итоге, смертельного удара… Правда, радость Иеремии не заставила его отказаться от избиения дочери. Согласно плану, на этой стадии рукоприкладство больше не требовалось. Но Вертопрах настолько пристрастился к домашнему насилию, что попросту не захотел лишать себя этого, как он говорил, «маленького удовольствия». Марьяна, которой, как и Иеремии, не довелось познать дружбы, тоже радовалась. Ей было несказанно хорошо и легко на душе от того, что жизнь любимой дочери складывается лучше, чем ее собственная.
Джебедая отнесся к дочери Вертопраха с подозрением. Он прекрасно помнил обещание отомстить, данное Иеремией в зале суда, и ждал от Унии любой подлости. Чтобы защитить сына, Джебедая запретил ему общаться с Унией и в тот день впервые увидел Халфмуна плачущим навзрыд. «Боишься, что другие навредят нашему мальчику, а сам убиваешь его собственными руками», – сказала мужу Мойра. После часовых размышлений под аккомпанемент непрекращающихся всхлипываний Халфмуна Джебедая сдался. «Эта девчонка… как ее там? Агния? Ладно, не важно…», – с напускной небрежностью сказал старший Полулунок. – «Так вот, сын, таких девчонок у тебя в жизни будет еще миллион.
