с ним мне не хотелось.
Всю дорогу до Москвы дочка тихонько сидела рядом со мной, прижавшись к моему боку и изредка всхлипывая.
К счастью, водитель такси, пожилой усатый дядька, оказался неразговорчивым, что большая редкость. Но еще большей удачей оказалось то, что славный дядечка не был поклонником радио «Шансон» и блатная романтика не разжижала мне мозг.
В салоне негромко звучало «Авторадио» и пахло еловым освежителем. Спасибо тебе, Господи, что не стал добивать нас с дочкой и послал нам этого усатого ангела, который еще и не курит!
Поскольку мы вернулись раньше обещанного, дома нас никто не ждал, Катерина уехала домой. В холодильнике тоже было пусто, и я решила смотаться в магазин за продуктами.
– Мама, я с тобой! – Ника услышала, как забренчали ключи от машины, и выбежала в прихожую.
– Да я быстренько, ты пока телевизор посмотри или в Интернет сходи.
– Не хочу, я с тобой! – Голос малышки снова задрожал. Да что с ней такое?
– Хорошо, поехали.
Мы спустились в подземный паркинг и сели в мою «Тойоту». Я включила зажигание и откинулась на спинку сиденья, дожидаясь, пока двигатель очнется от почти недельной спячки.
– Мам, – тихо проговорила Ника, устроившись на своем сиденье, – а давай Мая заберем у Левандовских. Я соскучилась. Или к ним уедем, прямо сегодня. Пусть поищет нас, поволнуется.
Кто поищет, я уточнять не стала.
– У меня к тебе встречное предложение, – я повернулсь к дочери и заговорщицки подмигнула. – Я тут решила в журналистику вернуться…
– А я знаю. Ты уже несколько месяцев пишешь.
– Откуда ты знаешь? Тебя же целыми днями нет, в своем центре одаренность шлифуешь?
– Ну и что? Я же все равно дома в отличие от папы, да и газеты со своими статьями ты приносишь. Я их, между прочим, прочитала. Все. Мне нравится, как ты пишешь. Ты у меня, мамуль, талантище необузданный!
– Не льсти матери, – я облегченно улыбнулась – кажется, ребенок больше не горюет, отвлеклась, снова стала прежней Никой-хитрованкой, а не слезливой барышней.
– Я правду говорю, тебе давно уже надо было вернуться в журналистику, а то ты уже на себя почти не похожа была. Почти превратилась в жеманную Коку.
– Кого? – ласково переспросила я, занимая удобную позицию для наказательных щекоталок.
– Коку, – хихикнула девочка, благоразумно отодвигаясь. – Это гламурное название московской курицы. Начала уже в ванной перья терять, баба Катя замучилась сток прочищать. Но зато после высушивания твоих перышек их набралось на хорошую подушку.
– И это любящая дочь! – трагически взвыла я, заломив руки. – Вот только что чудовищно унизила родную мать! А я-то думала, что есть кому на старости лет стакан воды подать!
– Во-первых, – Ника деловито шмыгнула носом, – у тебя не будет никакой старости лет, я тебя знаю, ты и в двести лет свой попный пропеллер в кладовку не уберешь…
– Прости,
