Допустим, наша история начнется «давным-давно», как предписывает формула волшебной сказки, но что же именно произошло в эти давние, незапамятные времена? То, с чего вы начнете, предопределит все, о чем вы будете рассказывать дальше, и не только с точки зрения организации событий, но и в плане интонации рассказчика, а также не в последнюю очередь пробудит у читателя симпатию к одним персонажам и антипатию — к другим.
Итак, история «Потерянного рая» начинается после воззвания к «Музе горней», и мы тут же оказываемся в Аду, где терзаются в огне падшие ангелы. И в значительной мере это предопределяет наше отношение ко всем дальнейшим событиям. «Потерянный рай» — это история о демонах, а не о Боге. Падшие ангелы и их предводитель — главные герои поэмы, а небесные ангелы, Бог Отец, Бог Сын, Адам и Ева — лишь вспомогательные персонажи. Кроме того, история начинается с середины, in medias res, — когда первая великая битва уже проиграна и мятежные ангелы только-только начинают приходить в себя после головокружительного падения. Какое великолепное начало! И какой пейзаж!
…Он теперь обвел
Угрюмыми зеницами вокруг;
Таились в них и ненависть, и страх,
И гордость, и безмерная тоска…
Мгновенно, что лишь Ангелам дано,
Он оглядел пустынную страну,
Тюрьму, где, как в печи, пылал огонь,
Но не светил, и видимою тьмой
Вернее был, мерцавшей лишь затем,
Дабы явить глазам кромешный мрак,
Юдоль печали, царство горя, край,
Где мира и покоя нет, куда
Надежде, близкой всем, заказан путь,
Где муки без конца и лютый жар
Клокочущих, неистощимых струй
Текучей серы…
К. С. Льюис отмечает, что для многих читателей важны не просто события истории, а мир, который рождается на страницах книги и в котором происходят эти события. Он сам, например, полюбил романы Фенимора Купера о Кожаном Чулке не просто за «сиюминутную интригу»: его очаровал «весь мир, в котором она разворачивалась, — снег и снегоступы, бобры и каноэ, тропы войны, вигвамы и имена из „Гайаваты“».
Так же относятся к историям и некоторые писатели. Их привлекает определенная атмосфера, определенный род ландшафта; еще не понимая, о чем будет сама история, они уже мечтают побродить по миру, рожденному их фантазией, насладиться его особыми вкусами и звуками. Я не знаю, относился ли к числу таких писателей и Мильтон, но нетрудно заметить, что описание адских пейзажей доставляло ему большое удовольствие, и это бросается в глаза уже с самого начала, с первой сцены, в которой Сатана обозревает свою «пустынную страну».
Первая и вторая книги поэмы полны великолепных и ужасающих ландшафтов, а когда повествование добирается, собственно, до Рая, в книге четвертой, описания достигают таких высот осязаемого наслаждения, что мы как будто ощущаем эти картины на вкус.
Но одних лишь
