спорил. Вздохнул по-кошачьи и растянулся на своей подстилке.
Рован подавил кольнувшее чувство вины. Он выжимал из спутников все силы. Те не жаловались, не просили сбавить установленную им бешеную скорость.
Связующая нить молчала со дня похищения Аэлины. Радовало то, что не исчезла. Значит, Аэлина по-прежнему жива. Но нить молчит.
Рован постоянно раздумывал об этом в долгие часы дневных переходов и когда нес караул по ночам. Порою догадки о причинах молчания связующей нити напрочь отбивали сон.
Удивительно, но тогда, в Эйлуэ, он не почувствовал через связующую нить никакой боли. А какой болью обожгло его, когда Аэлина сражалась с Дорином Хавильяром в стеклянном замке. Дорин, еще находившийся под властью валгского демона, ранил ее. В те мгновения Рован почувствовал: нить, которую он по глупости считал «карранам» – узами, позволяющими обмениваться магической силой, – была готова вот-вот порваться. Аэлина находилась на волоске от смерти.
Однако в тот день, на берегу, когда Маэва напала на Аэлину, а затем по ее спине заходила плетка Кэрна…
Рован до боли стиснул зубы. Его живот сердито заурчал. Он взглянул на лежащий рядом Злати́нец. Рован придвинул древний меч поближе. В эфес был вделан крупный рубин, слабо мерцающий в свете почти догоревшего костра.
Ему вспомнилось сражение между Аэлиной и Маноной в полуразрушенном храме Темизии. Его тогда ранило ведьминой стрелой, и Аэлина сразу ощутила боль. А удар, почувствованный ею в тот момент, когда они стали истинной парой?
Но в страшный день пленения Аэлины он совсем ничего не чувствовал.
Рован подозревал, что знает ответ. Скорее всего, причиной была все та же Маэва. Оборвать нить фэйская королева не могла, зато могла придавить своей магией. Когда-то Маэва сумела проникнуть в его разум и заставила поверить, что Лирия является его истинной парой. Вся его фэйская мужская интуиция спасовала. Вот и сейчас Маэва поставила заслон между ним и Аэлиной, и потому он не знает, каким опасностям подвергается его истинная пара и где именно ее искать.
Мысли Рована вновь вернулись к страшному дню похищения Аэлины. Но ведь должен же он был заранее почувствовать грозящую ей опасность и полететь на берег, не дожидаясь ведьминых драконов. Забыть про морское сражение, про все и всех и мчаться к ней, не тратя драгоценных минут.
Пара. Его истинная пара.
И это он должен был бы понять гораздо раньше. Даже если горе и гнев превратили его в жалкого придурка, нужно было сразу догадаться, кто перед ним. С того самого момента, когда в крепости Страж Тумана он укусил Аэлину, не в силах побороть искушение признать ее своей. Едва оказавшись у него на языке, ее кровь сказала ему все. И потом, когда вкус ее крови оставался с ним несколько месяцев подряд.
Вместо этого они устраивали нескончаемые стычки. Его гнев, его лед попустительствовали стычкам. Гнева хватало и в Аэлине. Однажды в запале ненависти она наговорила ему таких слов, что он поступил с нею, как поступал с теми, кто служил под его
