Летучего Голландца, а выглядел еще хуже, потому что у него не было бороды, только рыжеватая щетина. И волосы у него были рыжеватые, но от здешнего дождя и тумана все промокли, так что почти слились с гранитом. И одежда у него, то есть все, что от нее осталось, тоже промокла и посерела, и лохмотья бешено трепал пронизывающий холодный горный ветер. Я видел почти всю его кожу. Она была белая-белая, словно у трупа, и на фоне скалы и тумана выделялась ярко-ярко, будто светилась.
А цепи, которыми он был прикован, – они и вправду светились. Вот они были по-настоящему жуткие. Прямо сияли. И были почти прозрачные, как стекло, но белее и как-то каменнее на вид. На скале прямо передо мной лежало большое звено из цепи, соединявшей его правую руку и ногу. Я видел сквозь него увеличенные зернышки гранита, розовые, черные, серые и белые, посередине звена крупнее, по краям мельче и слегка окрашенные молочным. Будто я смотрел сквозь слезинку.
Он не шевелился. Я немножко собрался с силами и решил, что раз он едва живой, то ничего плохого мне не сделает, поэтому встал и по уступу перед ним двинулся наконец к воде. Когда я выпрямился, то увидел, какой он огромный, и удивился. Он был раза в полтора больше обычного человека. И еще не умер. Белая кожа была вся в мурашках, и по ней пробегала еле заметная дрожь. Теперь понимаете, почему я говорил так про высокое искусство? Он же замерз. Но ясно было, что осталось ему уже недолго. Слева, чуть ниже сердца, у него была тяжелая рана. Я заметил ее только сейчас, а когда заметил, больше не хотел туда смотреть. Ужасная рваная рана, зияющая и кровавая, а вокруг треплются на ветру и лезут в рану обрывки рубашки. Неудивительно, что он умирал.
Я уже поравнялся с ним, стараясь не смотреть, и тут он повернул голову и поглядел на меня.
– Осторожно, не коснись цепей, – сказал он.
Я подскочил и вытаращился на него. Голос у него был совсем не как у умирающего. В нем чуть-чуть слышалась дрожь, и неудивительно: бедняга промерз до костей. Но голос у него был ровный и сильный, и в глазах был виден здравый ум.
– А почему к ним нельзя прикасаться? – спросил я.
– Потому что они так устроены, что действуют будто Граница, – ответил он. – Если к ним прикоснешься, то так и не успеешь попить.
Я попятился на дюйм или около того. Отходить дальше я побоялся, чтобы не упасть с уступа.
– А из чего они сделаны? – спросил я. – Впервые такое вижу.
– Из адаманта, – ответил он.
Адамант – это такой алмаз, самое твердое вещество на свете. А приблизительно следующим по твердости, наверное, идет гранит. Мне было видно, что в гранит по обе стороны от прикованного вделаны огромные прозрачные скобы, так что ему приходится лежать, раскинув руки и ноги.
– Вы, наверное, ужасно сильный, раз вас иначе не удержать, – сказал я.
Он даже улыбнулся:
– Да. Хотели наверняка.
Мне тоже так показалось. Я не понимал, почему он до сих пор такой живой.
