сказал шлюхе?
– «Оставь сдачу себе?» – ответил через заминку губернатор с некоторой небрежностью, за которой скрывалась настороженность.
– Именно так, ваша светлость, – поторопился комендант, с трудом справляясь с голосом. – Я разумею, вам стоит так же ответить и русским.
Эль Санто громко и истово высморкался, спрятал платок в карман атласного камзола и потребовал, вопросительно вскидывая брови:
– Нельзя ли яснее?!
– Ясность тут одна, ваше высокопревосходительство. Испанцы со времен великой Конкисты не разучились держать оружие в руках.
– Но откуда нам взять силы? – старик, запаляясь, приподнялся в кресле.
– Силы? О, они всегда появляются, когда нужны. Я более чем уверен: гарнизона Монтерея хватит отбить атаки этих варваров. А если присовокупить к этому эскадрон вашего старшего сына Луиса, да волонтеров Сальвареса, то мы вполне бы могли рискнуть взять штурмом их форт. Разве это не решение всех проблем? Если заговорят пушки – слов уже не услышать.
– Боже мой! Какое красноречие, Ксавье! А ну-ка, придержите язык, любезный, пока не испачкали его в крови патриотов. К чему вы всё призываете к войне?! Вот до чего доводит карьеризм. Вы любите только себя. Хотя, признаться, вы и себя любили не очень красиво…
– Но что же нам делать? Если молчит Мехико? Если молчит Мадрид?
– О да! Этот вопрос, как гаррота, душит и меня. Почему до сих пор нет гонца?.. Нет предписаний?..
«По-че-му?» – мысленно по слогам построил губернатор, чтобы убедиться, что такой вопрос существует и имеет смысл. Такой вопрос, конечно же, существовал и имел смысл, но был до такой степени чудовищен и страшен, что дон Хуан вновь вжался в кресло и в отчаянье сдавил подлокотники. Ему было жаль себя, Монтерей, на обустрой-ство которого было брошено столько времени и сил… было и жаль солдат, ибо случись завтра непоправимое, никто и никогда даже не попытается разобраться в этом узле его терзаний и мук. «Господи, а если тот бред, что говорил Сальварес, действительно правда? – подумал он и содрогнулся. – Бедные мои дети, что ждет их в новом мире? Может быть, новые палачи? А я?.. Сам-то я что? – Эль Санто плотно сжал губы. – Нет, ничего не выйдет. Я по рождению и по духу буду всегда принадлежать к старому миру».
Старик закрыл глаза, чувствуя, как при звуке крепостного колокола обливается кровью сердце в его груди, точно каждый звенящий удар приближал крах империи.
– Боже мой! Это какой-то жуткий рок, Ксавье! Я чувствую, как устал, как боюсь… и прежде всего потерять себя… Знаешь, мне надо давно свести счеты с Господом. Пора по-думать о Вечности, мой друг. Я так много грешил. И, каюсь, что ранее так мало думал о Боге. Я уже в конце пути и, признаюсь, ни на что не надеюсь. Только не надо, не надо возражать мне, Ксавье, и успокаивать обманом. Я всё знаю… Я так устал от жизни. Mea culpa, mea maxima culpa…30
Комендант задумчиво и понуро смотрел на бледные морщинистые ладони губернатора и не перечил. И Эль
Mea culpa, mea maxima culpa – Мой грех, мой самый большой грех (лат.).
