нескончаемые сновидения из своих же желудков… Эх, счастье! Чувственное, коровье. Ради него сюда, в Троицкое, пригнали этих студентов, и теперь они каждый день спускаются в полутемный, воняющий плесенью подвал, и это их единственная радость: закрыть наряд. В подвал лезут по очереди, по восемь человек, а девятый при них – комиссар, с ведром, лопатой и железным совком. Что было тут раньше, никого не интересует: всё на мусорку, включая исторические протоколы прежних стахановских удоев. Какая теперь разница, были ли эти коровы рекордсменками или дружно подыхали, оставляя ни с чем свое рогатое будущее. Корова как пчела, чей удел – отдавать безвозмездно любовь. Пчела не ест свой мед, и вся сладость лета есть лишь предлог для ее трудолюбия, корова же вдобавок отдает свое мясо и кости, как только с молоком начинаются перебои, но перед этим она раз десять еще и отелится. Коровье счастье, оно такое.
В подвале оштукатурят заново стены и потолок, зальют треснувший бетонный пол, вставят стекла в узкие окошки-отдушины, и уже осенью сюда въедут конкурирующие с бычками в плане продолжительности жизни поросята. Ведь еще расстрелянные тут, возле коровника, пленные немцы предвидели: много, очень много свинины. Хрюшки, хряки, поросята, свиноматки… ветчина, сало, буженина… Другое дело, куда повернет судьба: придет ли распоряжение от областного начальства считать все свинское поголовье зараженным африканской чумой, это уж как начальство надумает. Тут рядом овраг, куда как попало свалили расстрелянных, туда же отгрузят и свиные туши, зальют мазутом, хотя все и так само сгниет. К светлому будущему надо присматриваться, присматриваться…
6
Общагу, где разместились студенты, тоже построили пленные, согласно вкусам своего времени: двухэтажные, от стены до стены, нары, длинный темный коридор, заканчивающийся тупиком умывальников, на окнах решетки. Но туалет, что во дворе, рядом с будкой взятого на службу кабысдоха, соорудили по-своему, на глазах у готовых стрелять в упор охранников: добротная бревенчатая избушка с окошком в виде четырехлепесткового цветка клевера, в котором без труда угадывалась свастика. Тут же рядом проклятые фашисты поставили на двухметровую треногу бочку из-под керосина, в которой летом нагревается вода и можно принимать душ. Они, надо думать, мечтали о комфорте, выкарабкавшись из вонючих, залитых кровью окопов, и теперь склонны были обустраиваться в плену как дома: мылись, драили речным песком выданные еще ихним фюрером подштанники и даже, гады, загорали. Один из них построил для служебного кабысдоха замок, из валявшихся на мусорке досок, и сидящий на цепи Рекс охотно подвывал по вечерам доносившимся из барака нацистским песням, пока пленным не запрещено было заниматься этой пропагандой. Рекс должно быть знал: жизнь коротка, тогда как приносимые этой жизнью неприятности вечны. Вот он, к примеру, лохматый и рыжий, разве не мечтает он однажды стать человеком? Собачьи мечты, они же сны, и даже на голодный желудок хочется взвыть на предмет понятливости
